— Ну, Аркадий Тимофеевич, вы нас сегодня разгромили по всем статьям,— засмеялся Ананьин.— Припоминаю, когда-то об этом читал, но ведь Николай вел речь о высокоразвитых организмах.
— Извини, дорогой. Вот этого я как раз не говорил. Речь шла о зарождении нового цикла жизни!
— Какая разница!— примирил их Аркадий Тимофеевич.— Важен принцип. Ведь наследственная информация считывается даже не на клеточном уровне, а на уровне нуклеидов!
С этого дня состояние Варварина улучшилось и вскоре он приступил к анализам образцов, собранных Никишиным в Арктиде. Палеомагнитные исследования, проведенные Аркадием Тимофеевичем, подтвердили возраст пород, установленный Зелимой Гафуровой. Торжество Никишина было полным, он снова рвался в Арктиду, но межконтинентальные полеты требовали большого напряжения, а возраст экипажа службы изучения планет был запредельным. Пилоту Антону Кабанову пошел восемьдесят четвертый год. А ведь на планете наступал год зимы и полевой сезон можно открыть в лучшем случае к концу весны, то есть через два года по земному исчислению. Да и старенький витроплан уже еле дышал. Строить новый — означало срывать график ремонта корабля на несколько лет, не говоря уже о многих сложностях такого строительства в полевых условиях. И впервые капитан корабля Геннадий Петрович Манаев запретил дальние экспедиции. Это решение подействовало угнетающе не только на Никишина, но и на многих исследователей. Все вдруг осознали, что надвинулась старость... Особенно резко сообщение о запрете полетов на Арктиду подействовало на Варварина. Он снова потерял аппетит, им овладела апатия... Все усилия Кантемира оказались напрасными. К исходу зимы Аркадий Тимофеевич снова слег и на этот раз уже не поднялся...
Проводить Варварина в последний путь собрался весь состав корабля. Антону Кабанову пришлось сделать рейс на эквиплане в Вине-Ву, остальные добрались на вездеходах. Когда возник вопрос о месте захоронения, Журавлев рассказал о последнем желании Варварина.
— Ты, Леонид, у нас самый молодой и, может быть, доживешь до возвращения на Землю,— говорил ему Аркадий Тимофеевич.— Все бы ничего. Жизнь прожита сносно. Кое-что успел сделать... Только вот как подумаю... Вы закончите ремонт, улетите... А я останусь здесь и, пока кто-нибудь сюда снова прилетит, могила сравняется и память сотрется... Ты скажи, Леонид, пусть от меня хоть горсточку праха отвезут на Родину...
— Да...— протянул Леон Гафизович Фрухт.— Заела старика ностальгия. Уважить надо. Заложим в анабиозный цилиндр, рядом с Зуевым. Теперь на всех хватит.
От его слов стало неуютно и зябко. Будто тень неотвратимого осенила каждого, сидящего в кают-компании. И Штапова, нервно дернув плечиком, поспешила ослабить слова конструктора.
Рано нас хоронишь, Леон Гафизович,— насмешливо сощурилась она.— Или надежды на завершение ремонта не оправдались?
— Ремонт мы практически завершили,— грустно сказал Фрухт.— Что толку? Не одни мы стареем. Корабль живет, а значит, работает реактор, питающий вас энергией, работают системы жизнеобеспечения, компьютерные блоки... Да мало ли что... Многое стараниями Лады Борисовны поддерживается в хорошем состоянии, но запаса на аварийный случай у нас практически не осталось...
— Это ка-ак по-понимать,— заикаясь от волнения, спросил Слава Замоев.— Значит, останемся здесь на всю жизнь?
Вопрос повис в воздухе. Ответить на него никто не решался. Для капитана корабля Манаева ответ был равнозначен принятию решения, а он был к тому явно не готов. Необходимо прежде всего ответить на этот вопрос самому себе: сможет ли экипаж, к тому же неполным составом, обеспечить нормальное возвращение корабля на Землю? Первый штурман Вадим Аркадьевич Шумский с ужасом подумал о полной своей профессиональной деградации и взглянул на своего помощника — второго штурмана, Василия Стоева, который, как и сам Шумский, старался заполучить любую работу. Разумеется, они занимались на тренажерах, но как это далеко от реального полета!
Стоев на безмолвный вопрос своего старшего товарища понимающе кивнул головой.
— Боюсь, Леон Гафизович прав,— нарушил молчание главный энергетик корабля Олег Михайлович Гринько.— Реактор работает, хотя и не на полную мощность. Износ все же значительный. У меня нет уверенности, что он выдержит те три года полета, когда он будет использоваться на предельных режимах.
— Вот я и говорю,— продолжал Фрухт отстаивать свою мысль.— Старая развалюха с экипажем пенсионеров. Все мы посчитали правильно, только возраст забыли прикинуть. В молодые годы кажется, что человек останется на всю жизнь таким, как есть, но все уходит: и красота, и здоровье, и память... А мы здесь уже пробыли больше сорока земных лет. Мне вот-вот сто пять стукнет. Кто у нас самый молодой? Жанна или Леонид?
— Байдарин меня помоложе,— откликнулся Журавлев.— Сереже на днях семьдесят стукнуло, а Жанне и того-еще нет!
— Вот они, может быть, и дождаться экспедиции с Земли. Время идет. За этот период на Земле мог появиться новый принцип преодоления пространства.
— Спасибо, утешили,— сказал угрюмо Замоев.— Значит, всем нам следом за Аркадием Тимофеевичем надо место на корабле готовить!
— Давайте оставим эту тему,— сердито проговорил Манаев.— Решение о полете или отказе от него будет принято после завершения ремонта и изучения состояния всех систем корабля. Вернемся к действительности. Я поддерживаю предложение Леона Гафизовича об исполнении последней воли Варварина. Надо заготовить плитку и выгравировать на ней как положено.
Церемония прощания проходила в анабиозном отсеке. Затем гроб с телом Варварина задвинули в анабиозную капсулу. Арбатов привинтил заготовленную пластину.
— Да,— вздохнул Леон Гафизович.— Два дня не дотянул Аркадий Тимофеевич до своего столетия. Как раз сегодня...
Зазвучала бравурная музыка. В капсулу хлынула консервирующая жидкость, обеспечивая сохранность на столетия...
Сергей Байдарин ждал вызова Никишина. Обычно он сам регулировал свои гидрометеопосты, но так совпало, что пост находился на площади, где проводил свои исследования геолог. Разумеется, с ним была Ия и Сергею не хотелось видеть их вместе. Казалось, давно следовало привыкнуть к такому положению, но Байдарин всегда терял над собой контроль и, прекрасно понимая, что выглядит глупо, то злился и грубил, то наоборот, замыкался. Выработать какую-то линию поведения по отношению к этой паре он не мог, и потому решил не появляться в зоне их работ, тем более, что они всегда были не одни. Никишина всегда сопровождал Ефим Жеренкин, десантник универсал, владевший вождением всех видов транспортных средств, в том числе и винтокрылами. А там, где находился Жеренкин, неизменно присутствовала зоолог Марина Волынцева. Это было тесное и очень продуктивное содружество, к которому часто присоединялись и географ Владимир Седельников, и биохимик Леонид Журавлев, да и сам Байдарин.
— Сережа!
Метеоролог обернулся к экрану и увидел бегущую под колесами луговину и темнеющее на берегу реки пятно поста.
— Я на связи, Николай.
— Мы приближаемся. С виду пост выглядит нормально. Сейчас подъедем, разберемся.
Промелькнули кустарники, пошла высокая трава и вот наконец сам пост, с поднятой на столбе аппаратурой. Ефим первым выбрался из вездехода, поднялся по лестнице и, сняв ограничители, так повернул наружный кожух, что проем в нем совпал с проемом внутреннего кожуха и все приборы оказались перед его глазами. Что-то черно-пестрое метнулось ему навстречу. Жеренкин рефлекторно отбил это рукой и на рукаве повисла змея, с черно-белым, почти в шахматную клетку, рисунком кожи.
— Осторожно! — вскрикнул Байдарин, наблюдавший все это на экране и заметивший в раскрытой пасти характерные зубы ядовитой змеи.
Но Ефим Жеренкин не случайно стал десантником. Он среагировал мгновенно и схватил левой рукой змею за шею прежде, чем она успела приблизиться к оголенной части тела. И тут произошло нечто неожиданное. Змея выпрямилась в струнку и вдоль спины, словно огромный плавник рыбы, возникла перепончатая стена иголок. Ефим ойкнул и отшвырнул змею в сторону.
— Укусила?