Похороны устроили честь по чести, собралась вся деревня, все соблазненные женщины и их мрачные мужья; мамаши крепко держали за руку своих подросших дочерей, словно покойник все еще мог представлять для них опасность. Были там и мы, все те, кто умел играть на трубе, так что получился духовой оркестр.
Как раз в тот момент, когда пастор закончил читать отходную и мужчины приготовились опускать гроб в могилу — держа в руках концы ремней, они ждали, когда подадут сигнал, и мы, музыканты, уже поднесли трубы к губам, — грянул оглушительный гром. Не знаю, кто уж там с испугу выпустил концы ремня, во всяком случае, гроб упал в яму, накренился, и какая-то непонятная сила сорвала с него крышку. Позднее сведущие люди рассказывали, что видели на лице покойного отвратительную усмешку. Сразу же вслед за раскатом грома хлынул проливной дождь, люди, на мгновение застывшие на месте, с визгом разбежались в разные стороны. Даже почтенные хозяева не постыдились пуститься наутек.
И только мы, музыканты, остались на местах. Не то чтобы мы были менее суеверны, чем остальные, просто никто из музыкантов не решился самовольно удрать, как-никак своя компания. Поскольку мы остались и промокли до нитки, терять нам было нечего. Мы сложили инструменты под деревом, один из нас залез в яму, приладил крышку, другой в это время принялся копать, удлиняя яму, и общими усилиями нам удалось поставить гроб в правильное положение, затем мы взяли лопаты и закидали могилу землей.
В этом мире приходится делать всякую работу.
Воспоминание юности согрело мне душу, и я не стал затевать скандала. У всех у нас нервы были на взводе; если лошадь понесла, то кнут ей не поможет, только хуже будет. Пока остальные что-то беспомощно лепетали о предстоящих похоронах, я выработал программу действий. Однако не торопился навязывать свою волю. Я знаю, что за моей спиной они называют меня тираном и грубияном.
Глядя на этих неженок, я с удивлением подумал, что в наши дни, когда постоянно приходится сталкиваться с трудностями, многие люди умудряются жить в стороне от действительности, их занимают лишь их собственные мелкие проблемы. Хотел бы я поглядеть на них за рулем груженного доверху тягача на горных дорогах, где под колесами гололед. Крик ужаса — и они в пропасти.
Очевидно, то давнее происшествие на деревенском кладбище вспомнилось мне как нельзя кстати. Я стал понимать, что никогда нельзя раскисать, надо, невзирая на обстоятельства, всегда все выяснять до конца. И только когда в окружающем мире начнут твориться непостижимые вещи, человек может позволить себе впасть в панику. Поэтому-то я и принялся колошматить покойного Майка. Как высокообразованный человек, он должен был бы объяснить мне, что это за желтое облако, которое, подобно огромному языку, сползает вниз по краю карьера. Я чуть было не тронулся умом, когда увидел это вещество ядовитого цвета. Я был уверен, что сейчас желтая масса погребет нас под собой. Мы задохнемся и перемрем как мухи. Вероятно, именно Майк и люди одной с ним профессии сделали столько страшных изобретений — годами газеты трубили об атомной, водородной, нейтронной бомбе, о бактериологическом оружии и разрушительных лучах лазера — я ни черта не смыслю во всех этих делах. Мой разум воспринимает ружье и пулю. И не я один такой, темный и глупый. Не зря народ в больших городах переполошился, то и дело на улицы стекаются толпы, в душах людей смятение, они не могут оставаться в четырех стенах, собираются вместе, заполняют площади и требуют: остановите это безумие. Но всякие белые манишки и очкарики знай себе бормочут о закономерности цивилизации, черт знает каком-то там развитии и его неизбежности. И продолжают вынашивать в своем больном мозгу новые ужасы.
Так и Майк. Откуда мне знать, что он высидел в своей лаборатории, возможно, выращивал в колбе двухголового человека — в наши дни запасная голова может пригодиться, чтобы понять эту безумную жизнь; что, если именно он изобрел ядовито-желтый газ, который решили испробовать в месте нашего заключения, — ведь мы здесь как букашки на ладони. Но и сам он тоже с ужасом уставился на грозное облако, сползающее по стене каньона вниз, вероятно, плоды науки и на него самого нагнали страху, вот он и стал в одиночку распивать виски. А у меня при виде этого в глазах потемнело. Я просто должен был всыпать ему. Бог мой, до чего же он был жалок, даже не попытался дать сдачи.