«Гонка», может быть, единственный роман Э. Бээкман, которому крупно не повезло при переходе «эстонской границы». Написанный накануне Перестройки, в самые тяжкие годы застоя, он вышел в русском переводе в начале 1986-го с явно не соответствующим духу нового времени авторским предисловием, так как был заслан в набор в июне 1985-го, когда даже самые смелые из нас защищались по неписаным законам глухой поры, то есть пользуясь, как удачно сформулировала М. Чудакова, «словарем, ориентированным не на исследовательские, а на сугубо защитительные цели»; при этом, невольно, «выполнялись и цели адаптивные, приспособительные»[3].
Считаю не только уместным, но и совершенно необходимым заметить это щекотливое обстоятельство, заметить и объяснить, ибо не исключено, что на книжной полке читателей худлитовской трилогий уже стоит первое русское издание «Гонки», где Э. Бээкман, в полном соответствии с литературными приличиями тех лет, уверяет, что речь в ее романе конечно же идет о современном буржуазном обществе и к происходящему у нас, в СССР, имеет лишь косвенное отношение:
«В нескольких публикациях по поводу „Гонки“ было сказано: это роман-предупреждение. Мне кажется, сказанное достаточно точно определяет суть дела. Очевидно, в книге ощутима та тревога, с которой я ее писала. И конечно же в ней налицо намеренное заострение и гипертрофирование отрицательных тенденций современного общественного и нравственного развития, дабы рельефнее показать, к чему все это способно привести, если оно не будет направляться и контролироваться человеческим разумом, этакой, гуманистической целесообразностью. Проблема эта, на мой взгляд, не столько нравственная, сколько социальная. Вопрос состоит в том, в чьих целях и ради чего осуществляется научно-технический прогресс и насколько данное общество, данная социальная система способны ее направлять и контролировать. Конечно, в „Гонке“ речь идет о современном буржуазном обществе». Нет, нет, я вовсе не собираюсь доказывать, что та адаптированная, защитительная интерпретация, какую автор, следуя редакционно-издательским установкам образца лета 1985 года, дала своему произведению, стопроцентно подцензурна, а значит — лукава. Не случайно же, вслед за приспособительным заявлением, в тексте предисловия следует такой абзац:
«…Некоторые проблемы… имеют и более общий — если не сказать — глобальный характер, коль скоро речь заходит о человеке и окружающей его среде, о последствиях технизации, о предотвращении экологической и военной катастрофы».
Эмэ Бээкман и в самом деле тревожит не локальный конфликт, она действительно не может указать в качестве единственного прототипа конкретную страну, где силою вещей сложилась опасная для судеб земной цивилизации и социальная, и экологическая ситуация.
Гонка — те смертоубийственные скорости, какие населенцы Земли, соблазняемые демоном потребления, возвели в ранг Нового Божества Живых — проблема интернациональная. Поэтому и у героев эстонского романа, у этих отверженных, сосланных в ртутный карьер бывших гонщиков, а ныне условно заключенных, нет ни национального характера, ни национального строя чувств и мыслей; словно их бывшие идолы — машины, они отличаются друг от друга лишь именами-марками. Герои Гонки — люди того Племени, что родилось «не выживать, а спидометры выжимать», если вспомнить широко известные стихи Андрея Вознесенского: «Итальянский гараж».
Волею автора «Гонки» в колонии самоизоляции и самообслуживания (в финале романа она становится экспериментальной площадкой для испытания сверхвозможностей очередной генерации военных монстров), собраны, так сказать, самые типичные представители этого безродного, отмеченного роковой метой поколения — поколения гонщиков. И хотя наказание «за превышение скорости в возбужденном состоянии» приходит извне, «с воли», пленники ртутного карьера не только жертвы, но и палачи, ибо это и их собственное бездумное упоение механическим ускорением приводит к катастрофе — по древнему, но вечному закону: мне отмщенье, и аз воздам.
Думаю, что не ошибусь, если предположу: «Гонка» осталась почти без резонанса наверняка еще и потому, что вскоре после ее появления внимание читателей было отвлечено, целой серией классических антиутопий: «Чевенгур» А. Платонова, «Мы» Е. Замятина, «1984» Д. Оруэлла.
В столь представительном, в столь блистательном ряду скромная «Гонка» словно бы стушевалась — ее не заметили, не приняли во внимание якобы по причине ее заведомой неконкурентоспособности с классическими образцами. На мой взгляд, это явное недоразумение, следствие нашего, увы, провинциального недоверия к отечественным «новоделкам». Убеждена: если читать текст Эмэ Бээкман без этого, ни на чем, кроме наших комплексов, не основанного предубеждения, станет совершенно ясно: в остроте постановки проблемы и точности диагноза она ничуть не уступает ни Оруэллу, ни Замятину. Больше того, именно «Гонка» подтверждает, что великие предшественники Эмэ Бээкман не ошиблись в определении симптомов самой опасной болезни конца XX века!
3
Чудакова М. Взглянуть в лицо. — В сб.: «Взгляд. Критика. Полемика. Публицистика». М., СП, 1988, с. 387.