Я ходил на работу пешком: Глухомань — территория пешего хождения. Ну, иду себе на работу, со знакомыми раскланиваюсь, у пожилых о здоровье спрашиваю, девушкам ручкой помахиваю, поскольку знаю, что в Глухомани я — один из самых завидных женихов. И все ладно, все хорошо, все — как всегда по утрам. Как вдруг…
— Позвольте прикурить.
Какая-то стертая личность. Личность без личности, незапоминающаяся, как говорится, без особых примет. Впрочем, не особых тоже нет. Нечто усредненное…
Только прикуривая, это «нечто усредненное» достает из кармана красную книжечку, сует ее мне под нос и — еле слышно:
— Пройдемте. За мной и — без суеты.
Екнуло во мне что-то физиологическое, поскольку я, как, впрочем, и все остальные граждане нашего прекрасного отечества, с детства впитал во все клетки суеверный страх перед владельцами подобных книжечек. Правильнее сказать, не столько перед владельцами как субъектами, сколько перед книжечками как объектами. А потому и пошел за неприметным во всех смыслах, лихорадочно соображая по дороге, в чем же это я прокололся. Проколоться я мог только на своей африканской гастроли, но мысли этой додумать не успел, потому что мы пришли.
— Прошу, — сказал обладатель могущественных корочек и распахнул передо мной дверь ничем не примечательного дома, возле которого не было никакой охраны.
Я вошел. Охрана была внутри. В фуражках с красными околышами.
— Со мной, — объявил стертый от долгого употребления сопровождающий и распахнул левую дверь.
Я оказался в некоем подобии предбанника, где стояла отполированная многими ерзающими задами скамья, возле которой тоже торчал охранник. За конторской стойкой.
— Зарегистрируйте, — сказал мой полупроводник и прошел в следующие двери.
— Паспорт, — охранник протянул руку, даже не взглянув на меня.
Я отдал ему паспорт. Он буркнул: «Присядьте», и стал переписывать в конторскую книгу данные моего паспорта.
Я присел на скамью с душою, разбежавшейся во все стороны, и смутным ощущением конца. Не карьеры, не жизни, не чего-то вообще более или менее определяемого, а просто конца. Конца как такового. Вероятно, все, кто попадал в чистые руки меченосцев Железного Феликса, испытывали нечто подобное, не ведая за собой никакой вины. Просто — ощущение, и только. Всего-навсего — ощущение.
По счастью для моего здоровья, сидеть мне в этом ощущении пришлось недолго. Приоткрылась дверь, и наградивший меня этими ощущениями безликий субъект поманил меня рукой, приглашая пройти в кабинет.
— А паспорт? — туповато спросил я, поднимаясь.
— Получите при выходе, — сказал он и вдруг показал все резцы разом. — Если, конечно, это случится.
И я прошел в кабинет. Один. Тот, неопределенный, за-крыл за мной дверь.
За дверью меня ожидала совершенно иная атмосфера. Правда, я знал из детективов о системе допросов сменными следователями: грубому противопоставлялся вполне, так сказать, человечный, а жестокому — добрый и мудрый. Но то детективы, а тут — натуральное кэгебе, далекое от сантиментов и сентиментальностей, однако что было, то было.
Меня встретил у порога коренастый мужчина средних лет, вежливо обратился по имени и отчеству, попросил присесть.
— Несущественно, но, увы, необходимо. Так что извините.
Улыбнулся и виновато развел руками. А потом прошел на свое место, так и не сняв улыбки с рубленного долотом лица. И высекали это самое лицо отнюдь не из дерева квербахо и уж тем паче не из мореного дуба, а из нашей что ни на есть родимой елки. И при всех улыбках оно выглядело же-стким, сучковатым и недоделанным. Но за всем этим просматривались воля и упорство, прилипчивые и тягучие, как свежая смола.
«Этот сейчас расставит…» — подумал я, имея в виду мины-ловушки, но разговор потек совсем по иному руслу. О работе, о выполнении и перевыполнении, о друзьях и сослуживцах, о…
— Насколько нам известно, вы так и не женились, — сказал наконец нечто заветное мой визави. — Молодой человек, с положением и отдельной квартирой, с высоким окладом и перспективами… Что же так, а? Может, прежней супруге простить не можете?.. Извиняюсь, что вторгаюсь, но должность у меня такая, должность. Как говорится, и сам не рад, а — приходится…
Я молчал и слушал журчание его голоса. Вопросов он не задавал, и молчать мне было легко.
— Без женщин жить нельзя на свете, нет… — Он почти пропел эту фразу, и вдруг улыбка мгновенно исчезла с его лица.
И вперед он подался. Всем корпусом через стол.
— Только выбирать их надо поосторожнее с вашим-то допуском к гостайнам.