В затемненной лечебной палате позади нее цифры и показания на главном мониторе становились все более неправдоподобными. Измерение активности сновидения увеличилось сверх всех установленных пределов. Но тогда субъект точно не мечтал. Понятно, что приборы были сбиты с толку, потому что не существовало инструментов, способных измерить то, что происходило в уме высокого молодого человека на каталке. Это не был быстрый сон, быстрый сон или что-то еще, что мог бы распознать специалист по сну.
Под его рубашкой уникальное, теплокровное, змееподобное существо извивалось и дергалось от интенсивности общего сопереживающего контакта.
У Флинкса была компания в квази-сне. Его восприятие и раньше направлялось вовне, всегда загадочными, всегда игривыми улру-уджуррианцами. На этот раз их не было видно, и он не мог узнать, кто его сопровождал. Это был единый разум, но безбрежный, за пределами всего, что он мог идентифицировать. В некотором смысле это было очень по-детски. В этом отношении он мало чем отличался от разума ульру-уджуррианца. Но это было неизмеримо более зрело, чем блестящие, но юные обитатели того странного мира. Это свидетельствовало о древнем происхождении, столь же сложном, сколь и преднамеренном.
Когда это подталкивало его наружу, он чувствовал присутствие других умов, наблюдающих, наблюдающих, неспособных непосредственно участвовать, но стремящихся учиться на его опыте. Они совершенно отличались от того разума, который продвигал его через пространство-время, но во многих отношениях больше соответствовали его ситуации. Затем был еще один тип ума; холодный, расчетливый, наблюдательный, совершенно равнодушный к нему, но не к его состоянию. Во сне он не уклонялся от нее, но и обнять ее не мог, и она его.
Вдаль, вперед, мимо звезд и сквозь туманности, бескрайность космоса, противоречивое столкновение цивилизаций и галактик. Гравитация омывала его волнами, но не влияла на его продвижение. Он был и все же не был. Лишённый контроля над тем, что передавалось ему, он мог только идти со свечением.
Внезапно он оказался в месте небытия: ни звезд, ни миров, ни яркого сияния разума, горящего во мраке пустоты. Все было тихо и мертво. От сгоревших звезд не осталось даже золы, последние клочки гелиевого пепла развеялись, как столовая пыль в ветреный день. Он дрейфовал в месте, которое определяло саму зиму: в регионе, где ничего не существовало. Как будто материи и энергии никогда не было.
Что еще хуже, он был здесь раньше.
В отсутствие света, мысли и субстанции было только зло. С точки зрения физики — высокого, низкого или мета — это не имело смысла. При отсутствии чего-либо не должно быть ничего. Тем не менее, оно присутствовало, и в такой неисчислимой форме, что даже попытка его описания потребовала бы усилий как теолога, так и физика. Флинксу не нужно было его измерять: он знал об этом, и этого было достаточно. Более, чем достаточно.
Зачем показывать это ему снова, сейчас? Неужели он обречен мечтать об этом все чаще и чаще? Как и прежде, он чувствовал, что ему как-то выпало что-то с этим делать. Но что? Как мог один крошечный кусочек короткоживущей органической материи, такой как он сам, каким-либо образом повлиять на то, что только начиналось измерять в астрономических масштабах? Он был не ближе к ответу на этот вопрос, чем был, когда впервые был спроецирован на встречу с этим далеким явлением, лежащим за Великой Пустотой.
Он двигался. Нет, это было не так. Оно всегда было в движении. Что отличалось на этот раз, так это ощущение ускорения. По всей длине и ширине всего этого ужасного явления он чувствовал отчетливое увеличение скорости. И кое-что похуже.
Ощутимое чувство нетерпения.
Оно приближалось к нему. К своему дому, Содружеству, всему Млечному Пути. Это происходило уже какое-то время, но теперь у него было ощущение, что это происходит быстрее. Во что это переводится в межгалактических терминах, он не знал. Астрофизики могли сказать ему, но астрофизики могли даже не заметить изменения. Если бы кто-то и знал, они бы стали обсуждать флуктуации, связанные с субатомными частицами, темной материей и тому подобным. Флинкс сомневался, что они припишут ускорение чего-то за Великой Пустотой проявлению абсолютного зла.