Какая была альтернатива? Чтобы продолжить поиски отца, поскольку теперь он знал неприятную историю своей матери. Путешествовать и учиться — с какой целью? Бран и Тру предлагали инструкции и обучение — возможно, лучшее, что он мог надеяться найти где-либо. Но по цене. Не большая цена, подумал он. Им нужна была только его помощь в попытке спасти Содружество. Нет, не Содружество, поправил он себя, галактика. Спасите галактику: это звучало как плохой лозунг эколога.
Почему он должен? Чем он был обязан галактике или Содружеству? Оба сделали ему грубую сделку. Пусть оба исчезнут, задушенные тем, что наступало из-за Греа.
т Пустота. Пусть все начнется сначала, свежее, новое и чистое.
Кроме того, если астрономы были правы, за Великой Пустотой ничего не было. Нет материала для создания новых звезд и новых планет, не говоря уже о новых цивилизациях. В этом уголке космоса не было бы нового начала. Он внутренне сжался.
Некоторые люди беспокоились о счетах. Некоторые беспокоились о своих браках, детях или карьерном росте, которого может никогда и не быть. Некоторые опасались за свое здоровье. Я, подумал он, должен волноваться о судьбе пары сотен миллионов звезд и нескольких цивилизаций. Это, напомнил он себе, и что делать с Кларити Хелд. Каким-то образом в его сознании они стали связаны.
Потому что ты — ключ, сказал он себе. Спусковой крючок триады, состоящей из древнего искусственного интеллекта, который, как он уже давно решил, связан с Крэнгом, чем-то ярко-зеленым, что, как он подозревал, связано с формами жизни Срединного мира, и таинственным теплым разумом, пока не идентифицированным. Могли ли последние состоять из его непостижимых друзей из запретного мира под названием Улру-Уджурр? Если да, то почему они не признали свою причастность? Это не походило на веселых пушистых манипуляторов времени и пространства, которые намеренно скрывались. И если они не были третьим компонентом сопротивляющейся гармонии, с которой он постоянно сталкивался во сне, то кем?
Я не хочу быть ключом, кричал он про себя. Я не хочу быть триггером. Я хочу вести нормальную жизнь!
Конечно, сказал он себе более спокойно. Как мошенническая генетическая мутация, созданная повсеместно оскорбляемой и запрещенной медицинской группой. Нормальная жизнь. С ясностью? В агонии он посмотрел на нее и увидел, что она чувствует его боль. Любовь? Или просто сочувствие? Даже ему было трудно заметить разницу.
Он колебался, заметила Кларити. Думаю пойти с человеком и транксом. О том, чтобы снова покинуть ее. Как раз тогда, когда она думала, что совсем забыла о нем, он вернулся в ее жизнь и снова перевернул ее с ног на голову. Чего он хотел от нее? Что она хотела от него? Как вы могли жить и любить кого-то, кто знал, что вы чувствуете, даже если вы сами не были в этом уверены?
Она колебалась, он колебался, и два минидраги, мать и отпрыск, были в не меньшем замешательстве, чем их соответствующие люди.
А как насчет ваших головных болей? — напомнил себе Флинкс. Можете ли вы возложить это бремя на Клэрити? Она уже видела, что они могут с тобой сделать. Как ты можешь просить ее быть с тобой, когда следующая боль в твоем черепе может убить тебя? У нее хорошая жизнь здесь, на Новой Ривьере, — она вам говорила. Имеете ли вы право попросить ее оставить это только для того, чтобы помочь вам с вашими проблемами? И даже если бы она согласилась, правильно ли это было бы?
Он знал, что все они наблюдают за ним, ожидая, желая услышать, что он решит. Брана и Тру в надежде, что он согласится пойти с ними и помочь им. Ясность в надежде, что... в надежде, что... . .
Чего на самом деле хотела Кларити Хелд? Была ли она более уверена в том, чего хочет, чем он? Если он не знал, чего хочет, как он мог доверять ей, зная, чего она хочет? Он ответил на вопросительные взгляды, как часто делал, когда сталкивался с трудными ситуациями в прошлом. Он остановился.
«Поскольку вы контактировали с членами научного сообщества, — спросил он Трузензузекса, — смогли ли они определить, как быстро эта темная часть космоса приближается к Содружеству и когда это может начать влиять на нас?»
Трузензузекс поднял взгляд, чисто инстинктивный жест, которому подвержены даже философы-транксы.