Я находился на детской площадке гигантских размеров. Нет. Я стал ребенком, и площадка начала мне казаться значительно больше, чем была с утра. Сколько мне лет? Я смотрю на свою руку и загибаю пальцы. Вот сколько! Четыре.
Как просто и понятно быть ребенком. Забывчивость накатывает на меня, и я ощущаю себя счастливым человеком.
А как я платил по счетам, когда был взрослым? Мамочка, там столько цифр! А ужины, а обеды кто мне готовит? Я сам? Хочу к маме… О, ребята кого-то поймали! Побегу посмотрю, может они мне разрешат поиграть с ними!
Присоединившись к компании шумных ребятишек, я начал беззаботно скакать по детской площадке, бережно заготовленной специально для нас муниципалитетом района. Я прочитал по слогам надпись с именем депутата на чугунной табличке, прикованной к пластмассовый горке, и понял, что ничего не понимаю, что слова расплываются, что теряется полноценное значение слова, и остаются лишь буквы и смешные звуки. Меня кто-то толкнул и, подгоняемый веселым криком, я погнал за ним. Я радовался, забыв обо всем на свете, пока не понял, что в компанию меня не приняли, что скачу я сам по себе, как сумасшедший в очередном припадке. Покрывшись капельками стыда, я оглянулся узнать, сколько взрослых человек смотрят на меня с готовностью позвать моих родителей, чтобы попросить их забрать невменяемого малыша подальше от остальных. Но увидел я лишь умиление беспечной юности четырехлетнего ребенка в уставших глазах матерей и бабушек, сидящих на скамейках напротив. Почему даже сквозь бесплодно проведённые годы мы смотрим на самих себя в прошлом, как на куда более глупых и наивных существ, чем мы есть сегодня? Почему услышав разумную фразу от маленького ребенка, мы воспринимаем его, чуть ли ни гением в то время, как непоседливые дети просто не склонны регулярно подводить итоги и выдавать выводы… насколько я помню полушария «нового мозга» развиваются после трех-четырех лет.
Почувствовав себя глубоко пожилым человеком, я, видимо, стал им окончательно. По пути домой, в трамвае, мне снова попытались уступить место. Это была молодая девушка, и она назвала меня дедушкой.
–Спасибо, – ответил я ей и отказался сесть… Потом, я, правда, добавил, – дочка.
Проводник попросил у меня пенсионный проездной, я заплатил, сказав, что такого не имею.
Трамвай тряхнуло, и я чуть не упал. Поясницу стянуло в тиски, и я понял, что вряд ли теперь выпрямлюсь. Вот сейчас бы кто поднялся! Но я не стану просить. И даже показывать, что мне необходимо присесть, не стану. Я уже не так молод, как утром, но у меня все-таки гордость. Нет, стариком нужно становится постепенно. Слишком хорошо я помню то время, когда тело подчинялось моим приказам с небывалой легкостью, которую я не ценил.
Кто сказал, что знания дают силу? В неполноценном обществе, знания обессиливают. Когда видишь человека таким, каким ты был много лет назад, когда вспоминаешь, какой большой путь прошел прежде, чем начать соображать самому без чужой помощи, приходишь к пониманию, что невозможно за десять минут разговора научить человека соображать. Руки опускаются от такого бессилия. Хорошо ещё если глупые да молодые не готовы силой доказать свою правоту…
Передо мной сидели женщины и мужчины лет сорока и выше, они читали свои телефоны или дремали. Трамвай затрясло, как сервант полный хрусталя на рельсах. И я тоже чувствовал себя разваливающимся секретером внутри с чем-то очень хрупким, давно забытым, пыльным… Мучения, связанные с тем, чтобы удержаться в равновесии длились недолго, на следующей остановке в наш вагон ворвался поток пассажиров с ближайшей станции метро, и, обхватив меня со всех сторон, больше не позволил мне трястись. Это было чувство полного единения, как если бы я залез в бушующее море, завернувшись в пуховое одеяло. Пассажиры медленно покачивались. У кого-то зазвонил телефон, заиграла популярная песня, которая, когда давным-давно, кажется вчера утром, мне безумно нравилась; сейчас же, в эту минуту, её скрипящий треск и чрезмерная ритмичность лишь действовала мне на нервы. Потом снова шумящая тишина, снова волны плачей и сумок. Я закрыл глаза и задремал. Меня одолевало желание уйти в приятные воспоминания; я открывал скрипящие дверцы в шкафы памяти и обнаруживал там пустоту. Как же так…? Словно за уплаченную годами страданий коробку вместо конфет, я получаю лишь бумажку с номером фасовщика. А потом, мне пришло голову, что пожилые люди не то, чтобы совсем ничего не запоминают, они просто считают ненужным запоминать всякую ерунду, которая потом терзает нервы. Меня бережно разбудили и выставили на конечной станции.