«Какая гадость!» — Саттера снова внутренне передернуло.
Он поднял руку.
— Ой, нет, Эверд, я не могу. Но все равно спасибо.
— Ну хорошо. Было приятно провести эти несколько минут в вашей компании. Я с нетерпением жду нашей следующей встречи.
Эверд удалился бесшумно, как тень.
— Ну что? — усмехнулся Трей. — Учитывая все, что готовят к ужину, я удивлен, что в меню нет курицы. Ох, и мудреные же у них суеверия.
— Это ты верно подметил, — сказал Саттер. — А ондатру и цикад я точно есть не буду.
— Заметано. Эй, шеф, почему бы тебе не повесить куриную голову на зеркало заднего вида в патрульной машине? Может быть, это даст нам мудрость!
Саттер провожал взглядом удаляющегося старика.
— Поселенцев трудно понять. Они вроде как индейцы, но не похожи на них. Все эти обереги и ритуалы, в которые они верят...
— Как цыгане, — сравнил Трей. — Но они не похожи и на цыган. Они даже на европейцев не похожи.
— И этот их говор. Такой странный. Однажды я спросил Эверда, откуда он и его люди. И знаешь, что он ответил? «Из Старого мира». Я попросил его пояснить, и тогда он сказал, что все они из Аган-Пойнта. Что его предки всегда были здесь. — Саттер ущипнул себя за подбородок. — Интересно, откуда они на самом деле.
— Да. Но есть еще один вопрос, и куда более важный, — сказал Трей.
— Какой?
— Кому какое дело?
Саттер согласился. Он снова посмотрел на дорогу и уже не увидел Эверда Стэнхёрда. Трей повернулся к нему спиной, глядя в противоположную сторону.
— О, шеф! Ты глянь, какая тачка!
— Да, колеса что надо.
Кадиллак последней модели, цвета красного вина, с открытым верхом ехал мимо магазина Папаши. Женщина за рулем заметила, что двое полицейских наблюдают за ней, и немного притормозила. Трей прищурился.
— Похоже, какая-то цаца за рулем. Высший класс.
— Чересчур высокий для этого города, если говорить по правде, — сказал Саттер. — Спорим, эта тачка стоит не меньше восьмидесяти тысяч? Какого черта такая богатая дамочка забыла в Аган-Пойнте?
— Еще и рыженькая, — заметил Трей. — Ах ты ж! Интересно, она внизу тоже рыженькая? — Он толкнул Саттера локтем. — Похоже, она превышает, шеф. Может, остановим и посмотрим поближе?
Саттер нахмурился.
— Вытащи голову из задницы, Трей, — буркнул шериф, хотя идея была и не плоха. Работа полицейского тяжела, и порой так не хватает вдохновения.
Девушка проехала мимо, посигналив и помахав рукой.
Мужчины переглянулись. Трей почесал голову.
— Она нам помахала?
Тогда-то в его голове рыжие волосы и отменная внешность сложились, как два плюс два.
— Эй, да я знаю, кто это. Ты тоже.
— И кто?
— Патриция, сестра Джуди Паркер.
Трей смотрел вслед удаляющемуся автомобилю.
— Вот те на, она тут не появлялась уже…
— Пять лет. Похоже, сменила прическу. Возвращалась на свадьбу Джуди и этого отморозка Дуэйна и теперь снова здесь.
— На похоронах отморозка.
Они замолчали. Кадиллак исчез за поворотом.
— Не повезло ей, — сказал Трей.
Саттер кивнул.
— Я помню Патрицию, когда она была еще крохой. Мне самому было не больше двенадцати или тринадцати, когда она родилась. Заводная, болтливая. Она была счастливым ребенком, полным жизни.
— Да. А потом словно в ледышку превратилась. Готов поспорить, что она и двух слов не сказала, пока не сбежала в колледж и юридическую школу.
Саттер звякнул ключами. Он помнил.
— Бедная девочка так и не стала прежней, — сказал он, — после изнасилования...
3
Часть первая
Вид жуткого дверного молотка всколыхнул воспоминания.
«Всегда ненавидела этот молоток», — подумала Патриция. Она припарковала кадиллак и посмотрела на дом, в котором выросла. Великолепное деревянное здание, построенное еще до войны, — на его восстановление ушло не одно десятилетие. Настоящая усадьба с высокой покатой крышей, навесами и застекленной верандой, которая поясом охватывала весь нижний этаж. Величественное строение. По городу гуляло много историй о призраках непокорных рабов, которых бывшие владельцы особняка хоронили вокруг дома, чтобы удобрить землю под живой изгородью и цветником. У истории было много вариаций, но за восемнадцать лет, проведенных под этой крышей, Патриция никогда не видела призраков.
До этого момента.
Уродливый дверной молоток представлял собой угрюмое, будто оплывшее лицо из потускневшей бронзы, на котором, кроме двух глаз, ничего больше не было. Это же выражение, как в зеркале, отражалось и на лице Патриции последние пару лет, что она жила здесь, прежде чем уехать в колледж.