И какой прекрасный сон! Девушка придвинулась к нему.
Теперь она говорила быстро, подгоняемая желанием.
— А вы меня помните, мистер Шериф? Мы ведь совсем недавно виделись.
— А?
— Те плохие парни в смешной машине, которые хотели сделать со мной что-то нехорошее, вы их так круто отделали.
Затем, как-то сквозь ее слова, прорвалось понимание: «Поселенка сегодня на дороге. Девчонка, которой черный парень и хиппи пытались продать наркоту».
— Я так благодарна вам за то, что вы защитили меня, мистер Шериф, и я сейчас покажу вам, насколько я благодарна, — пообещала она и приподнялась, чтобы сесть ему на колени.
«О да, — подумал он, — какой чертовски хороший сон!»
Вдруг она замера. Похоть вмиг испарилась с ее лица. Уже в следующее мгновение она вернулась на сиденье.
— Что случилось? — чуть не взревел Саттер.
Ее грудь и плечи поникли.
— Послушайте, мистер Шериф! Я совсем забыла...
— Забыла о чем?! — вскричал Саттер.
— Мы не можем этого сделать.
— Почему?!
— Потому что мне всего пятнадцать лет. Я уже говорила вам об этом сегодня. Вы полицейский, а я несовершеннолетняя. — Она покачала головой, неловко улыбаясь. — Глупо было с моей стороны даже думать об этом.
Поселенка открыла дверь и начала выбираться из машины.
Губы Саттера скривились, пока он пытался спешно подобрать слова, чтобы возразить. Наконец ему удалось выкрикнуть:
— Подожди, милая! Мы можем! Неважно, что ты несовершеннолетняя, потому что это всего лишь сон!
Она оглянулась на машину, великолепная грудь колыхнулась.
— О нет, мистер Шериф. Это все равно будет аморально, и вы почувствуете себя очень плохо, когда проснетесь.
— Нет, не почувствую! — заверил он ее.
— О да. Я уверена, что именно так и будет. Это заставит меня испытывать чувство вины.
Саттер снова закричал:
— Какой вины?! Ты же просто картинка в моем сне! Моем сне!
— Да нет, все равно это будет неправильно, — сказала она.
Вдруг ее лицо оживилось:
— Просто подождите три года, пока мне не исполнится восемнадцать лет! Тогда мы снова увидим с вами этот сон и прекрасно проведем время! Я обещаю!
Хлопнула дверь.
Саттер откинулся на сиденье. В глазах стояли слезы: «Ну что за разводилово...»
Она подошла с другой стороны, чтобы подразнить его напоследок. Поселенка облокотилась на борт машины, прекрасные груди мягко качнулись, все еще сияя от пота.
— Давайте я вас за щечку потереблю, хорошо? — сказала она. — Я на сто процентов уверена, что это не противоречит закону.
Ну, это лучше, чем ничего, не так ли?
Она наклонилась вперед, просунула голову в машину, будто собиралась поцеловать его в щеку.
В-вух...
Голова упала на колени шерифа Саттера.
Звук, похожий на рев реактивной турбины, раздался в его голове, и шериф внезапно провалился во тьму. Саттер падал, и падение казалось бесконечным. Прошли годы, прежде чем...
Шериф проснулся на своей кровати.
О Боже.
Сердце странно постукивало. Саттер подумал, что оно похоже на старый двигатель, который пытаются завести. Глаза болели, во рту был привкус горечи.
«Чертово разводилово», — снова подумал шериф. Почему подсознание породило сон, полный эротических образов и переживаний, но в итоге оставило его неудовлетворенным?
Саттер поморщился.
Неудовлетворенным и с отрубленной головой на коленях.
Его необъятное тело вздрогнуло от отвратительного шума. Он перевернулся в постели и заметил лежавшую рядом жену, не уступавшую ему в размерах. Джун всегда спала голой. Ее выпячивающийся живот и грудь вибрировали в такт храпу. Саттер посмотрел на нее с ужасом: «Неужели это моя жена? Или кто-то сбросил сто тридцать семь килограммов ванильного пудинга в мою постель и надел на все это парик?»
Эта картина только удвоила жестокость сна: сначала молоденькая Поселенка с потрясающим телом и сексуальным огнем в глазах, а потом бледная груда человеческого сала, с которой ему суждено провести остаток дней.
Внезапно неудовлетворенность собственной жизнью набросилась на шерифа.
«Большая часть жизни позади, я по уши в долгах и женат на этом», — осознал он.
Вот и все. Это была его жизнь, она смотрела ему в лицо.
Хоть плачь, хоть волком вой. Кровать тряхнуло, как при небольшом землетрясении, когда он соскользнул с нее, чтобы встать. Одутловатый живот торчит под волосатыми сиськами, задница зажевала семейники сорок восьмого размера. Заесть печаль — вот что помогло бы ему пережить этот мрачный «час волка». Саттер вздохнул и устало потащился на кухню.