«Я просто испорченное, грязное животное. Не из-за детства, родителей или изнасилования. Не из-за доктора Салли, Байрона, Эрни или кого бы то ни было. Это все я, и только я одна. Пора уже взять себя в руки, прямо сейчас», — собиралась с мыслями Патриция.
Пикник был в самом разгаре. Поселенцы, те, кто постарше, разожгли большой костер в центре поля. Патриция обошла толпу, прячась в тени. Она больше не выглядывала Эрни и была слишком смущена, чтобы показаться кому-то на глаза. После нескольких глубоких вдохов она почувствовала себя чуть менее пьяной и пошла по направлению к дому.
Единственным человеком, который заметил ее уход, стал Эверд Стэнхёрд — он наблюдал за празднеством из-за деревьев. Старейшина смотрел, как Патриция идет домой.
— Возможно, она может помочь нам, как ты и сказал, — заметила Марта Стэнхёрд. Она держала мужа за руку.
— Возможно, любовь моя, или я целиком ошибся, и великий Господь посчитал меня негодным провидцем.
Часть вторая
Шериф Саттер весь день чувствовал себя не в своей тарелке. Утром он проснулся с грандиозной эрекцией (редкой для мужчины его лет), но, когда взглянул на храпевшую рядом жену, понял, что скорее попытается совокупиться с ламантином. Пончики с желе, которые он взял на завтрак в «Квик-Марте», оказались черствыми. С утра его атаковала головная боль, где-то на пять из десяти, а к полудню, от пыльцы и жары, она разошлась до восьми из десяти. В его городе происходило всякое дерьмо, с которым Саттер не мог разобраться, и единственное, чего он ждал весь день, — пикник Поселенцев, который отлично стартовал, но затем захрипела рация, и Трей вызвал его в участок. Что-то случилось. Иисусе!
— Почему свет выключен? — спросил Саттер, как только вошел.
Взгляд Трея выражал полное недоумение. Он устало потер лицо.
— Все идет под откос, шеф. Не знаю, с чего начать.
Саттер взглянул на часы. Его терпение иссякало в такт уходящим в небытие секундам.
— Ты вызвал меня сюда, в полночь, Трей! И выключил весь свет. Начинай говорить, сейчас же!
— Рики Коудилл мертв, — выпалил Трей.
— Чушь собачья. — Саттер прошел мимо стола Трея к камерам. Свет горел только в коридоре, едва разгоняя мрак камер предварительного заключения. Дверь к Коудиллу стояла незапертой.
— Черт! — выкрикнул Саттер.
Подошел Трей. Он дергался и волновался.
— Вот как я его нашел, шеф. Похоже...
Саттер склонился над койкой.
— Похоже, кто-то выкачал из него всю кровь, вот что ты собирался сказать? — Высохшее бледное лицо напоминало старый свечной воск. На полу не было крови, а на одежде Коудилла — следов ран.
— Бред какой-то, — пробормотал Саттер, продолжая разглядывать тело.
Трей включил свет в камере. Саттер расстегнул рубашку Коудилла, чтобы осмотреть белоснежную грудь, расчерченную голубоватыми прожилками. На фоне обесцвеченной кожи волоски на груди Рики казались черными проводками. Соски были неестественно фиолетовыми. Саттер приподнял свисавшую с койки руку и перевернул тело на бок.
— Синюшности нет, — заметил он.
— Чего, шеф?
— Мы видели трупы раньше, Трей. После того, как люди умирают, через час или два, кровь оседает в нижней части тела и оно синеет. Но не сейчас. Это невозможно.
— Я знаю, шеф, — устало согласился Трей. — Много невозможного дерьма случилось в последнее время, и ты знаешь, что люди говорят.
Саттер повернулся к напарнику и прорычал:
— Я не верю, что Эверд Стэнхёрд заколдовывает людей насмерть! И вообще, у Эверда не было никакого мотива убивать Рики или Джуниора!
Трей пожал плечами.
— Был бы, если бы Рики и Джуниор были замешаны в деле Хилдов и Илдов.
Лицо Саттера покраснело.
— И зачем бы им это делать? Хочешь сказать, что Коудиллы тоже продавали кристаллический метамфетамин?
— Я не знаю, шеф. Но какое еще может быть объяснение? Кто-то убил Рики в камере тюремного участка, выпил всю его кровь, не пролив ни капли! Как это вообще возможно?
— Не существует никакого колдовства, проклятий или магии! Ради бога, мы же полицейские! — выкрикнул Саттер. — Ты меня слышишь?!
Трей помолчал с минуту.
— Понял, шеф. Я тоже не верю в это дерьмо, но... Я не знаю, что с этим делать.
— Коронера вызвал?
— Нет.
— Почему?!
Трей глубоко вздохнул и бросил взгляд на фарфорово-белый труп Рики Коудилла.
— У меня мурашки от этого места, шеф. Давай вернемся назад в кабинет и поговорим.
Самообладание Саттера трещало по швам. Ему не нравилось быть в неведении, а в тот момент он знал лишь то, что дела плохи. Очень плохи.