В тот же вечер я постарался. Наставил капканов под наст, там, где сетка лежит. А сверху приманка: рыба и мясо.
И все получилось: сплоховала лисица. Помню, как сейчас: утро морозное, солнечное. Я встал, пошел проверять. Морозец жмет крепкий, солнце поднимается, снежок светит — так хорошо. Иду и вдруг вижу: есть, попалась моя красавица. Крепко попалась, намертво, в три капкана. Сидит и смотрит чуть вверх на солнце. За Доном поднимается солнце. Меня услышала, повернулась, глянула, глаза горят зеленым, я холодок почуял — такая ненависть. Но глядела недолго и отвернулась. Снова голову подняла к солнцу. Умная была зверюга, поняла, что конец ей, из трех капканов не вырваться. Я поглядел и пошел домой, за ружьем. Вернулся, она на меня даже не взглянула, не повернула головы, хотя слышно, что я иду, снег-то скрипит. А она смотрит и смотрит в другую сторону и вверх. Там солнце уже поднялось. Денек светлый, ясный. Вот она на солнце и смотрит. Все понимает. Сильная зверюга, гордая. Не повернула головы ко мне. Не визжала, не верещала перед смертью, лишь глядела на солнце, прощалась, наверно.
Володя закончил рассказ, вздохнув.
У нас была теплая осень, ночь, луна, пресный дух воды, ее темная бархатистость, берега тоже темные, лишь на маковках высоких тополей поблескивала листва. Славная ночь, так бы плыл и плыл по темной, тихой реке. Мы поздно тогда возвратились к ночлегу.
А теперь я дома. Вечерами сижу в удобном полотняном кресле, не столько дневными заботами умаянный, сколько немалой жизнью своей.
Сижу вечерами, гляжу, как опускается солнце. Зелень вокруг, цветы, сладкий дух. Тишина и покой. А солнышко большое, теплое, доброе. Светит и светит. Светит и греет. Гляжу на него завороженно, жмурюсь, но лица не отворачиваю, принимая благостное тепло погожего вечера, быть может, одного из последних в этой осени, а может, и в жизни. Как знать. Звериный век, человечий век — все кончается. Пожито, слава богу. Суметь бы хорошо попрощаться, как та лисица.