В начале пятидесятых годов я приезжал к отцу в Лодейное Поле, он жил в том доме, где помещалась контора леспромхоза, в комнатухе под лестницей, предназначенной для уборщицы. Случалось, мы с отцом ездили к Волкову на носок: на дружеские отношения со Степой изменившиеся обстоятельства в служебном положении отца никак не повлияли.
Что запомнилось, уху Степа Волков не ел; особенным образом варил картошку: в котел клались судаки, сваривались и отдавались собакам; в кипящий судачий бульон погружалась картошка; бульон сливался в траву; каждая картошина выходила янтарного цвета, напитанная рыбьим жиром.
Степу Волкова знали все на Ладоге, как знают Стороженский маяк, Лисью протоку, Кандошское озерко против Оятского устья — место кормежки гусей на перелете. Нынче гуси, как чайки, сообразили, что корм на полях. Тут их нещадно бьют, да еще гуси всякой химии наглатываются.
Знали на Ладоге и Павла Александровича Нечесанова — директора Пашской сплавной конторы, Героя Социалистического Труда. Тоже был, как Степа Вол ков, детинушка крупной стати, ветрами продубленный, крутого характера, синеглазый. Все, что плыло тогда по свирским притокам, по Свири–матушке, по Ладожскому каналу в Ленинград: древесина на стройку, топливо — было под нечесановскон рукой. И моего отца — «короля дров» — тоже знали тогда на Ладоге. Лес был главным для жизнестроительства материалом; без леса не построишь и рыбацкую шаланду — мотоёлу. Что лесу тонуло, во что воде обходилось, о том не думали. С Нечесановым, бывало, поедем весной по сплавным рекам, он рассуждает — в упоении своего непреходящего трудового энтузиазма: «Мы работаем на реках, плотины строим, чистим, регулируем. Где мы работаем, там и жизнь, там и рыба. Не будем работать, и жизнь замрет. Получится упрощение». В этом была правда. Не вся. Правда времени, определяемая государственным интересом. Оставившие по себе память ладожские мужики все обладали государственными умами.
Нынче сохранившиеся на реках от лесосплава плотины (их немного) переданы Новоладожскому рыболовецкому колхозу имени Калинина.
Из плеяды ладожских корифеев поныне сохранился Алексей Николаевич Суханов, председатель рыболовецкого колхоза с 1960 года по 1986‑й. Исчерпал ресурс на главной должности, стал сдавать… но с родным колхозом не расстался, ныне заместитель председателя по кадрам и быту. Резко разлучить человека с делом его жизни — худо и для дела, и для человека. Однако время неумолимо…
Суханов родом с Ильменя, из красивого села Коростынь, на яру над озером вознесенного. Росту он саженного, плечи у него такой ширины, что, надо думать, в кубрики — смолоду на флоте — бочком протискивался. Глаза озерного цвета, как у всех на Ладоге (и на Ильмене); днем на свету вроде и незаметно; в сумерках такое впечатление, будто на глазах у человека стеклышки бирюзового цвета. В войну воевал на Ладоге, после войны плавал на Балтике. В 1948 году демобилизовался инвалидом 1‑й группы, однако выдюжил, вернулся в Новую Ладогу капитаном рыболовецкого флота. Тогда флот принадлежал государству, владели им МРС — моторно–рыболовецкие станции, как в сельском хозяйстве МТС.
На Ладоге было тогда шестнадцать мелких рыболовецких колхозов: «Сясьская форель», «Красный пограничник», имени Буденного, «На страже», «Большевик», «Лисья»… Суханов все помнит, я с его слов записывал, чего–то не уловил. Суханов колхозы объединял, в два этапа, — под эгиду «одного хозяина на Ладоге» (его идея): новоладожского колхоза имени Калинина. Был ярым сторонником передачи флота колхозу. То есть не передачи: суда покупали; в должниках у государства председатель колхоза имени Калинина не хаживал. Свой судоремонтный завод построил; можно счесть его и верфью для наших внутренних водоемов. Здесь долго рассказывать — столько всего наговорил мне Алексей Николаевич Суханов, целый блокнот исписан; с любого места бери, все важно; неважного, почитай, и не было в трудах этого государственного мужа, ладожского реликта.
Надо сказать, что в войну рыба в Ладоге расплодилась, ее ловили самую малость; в послевоенные годы в озеро запустили траловый флот (70 тральщиков), выгребли все чуть не подчистую. Пришлось умерить лов строжайшим пределом–запретом, ждать, когда восстановится стадо. Восстановилось. Главным орудием лова на Ладоге стал ставной невод, завезенный сюда с Кубани, с Азова. План лова колхозу имени Калинина спускался Минрыбхозом в пять тысяч тонн и более. Горячие головы наверху планировали и за шесть тысяч. Так было до середины восьмидесятых годов, когда стал предвидим ничем неостановимый упадок рыбного изобилия в Ладоге — от непомерного вылова и загрязнения воды.