— Че-го-о?!
— А что ты удивляешься? Тебе можно, а я чем хуже? Я артист очень даже хороший. Не хуже тебя. Но ты вот-вот будешь народным, а я никто, ничто и звать никак. Неспра-ведли-и-иво!..
— Несправедливо, говоришь? Что ж тут несправедливого? Я пашу, а ты пьешь.
— И ты пьешь.
— Но я главные роли играю!
— И я бы играл, если бы у меня была жена — главный режиссер.
— Так и искал бы себе тоже такую!
— Такую?!. — Провоторов скривил лицо. — Да ни за что!
— А-а… Видишь, ты какой гордый? А я не гордый. Мне сойдет и Мира Степановна. Лишь бы главные роли давала да звания.
— Ты циник.
— Нет, я — артист. Я хочу себе сделать карьеру. И ради этого пойду на все.
— По трупам.
— Да! По трупам! Тьфу, ты… — опомнился Чулков, — опять ты подловил меня. Ну чего ты пристал ко мне с этими трупами? Я без пяти минут народный — и я их буду убивать? Я что — дурак?
— Не-ет, если кто у нас в театре умный, так это ты. Ну и супружница твоя, конечно. Только уж очень она злая у тебя. И как ты терпишь?
— Ничего, ничего, дружище, я еще свое возьму. Я еще главным у вас буду, вот увидишь.
— А мне звание дашь?
— Дам! — решительно произнес Чулков. — Обязательно дам! Ты меня понимаешь. Ты понял, какие муки я терплю.
— Еще бы! Слушай, а может, это Мира?
— Что — Мира?
— Ну… этих двоих… того… А? Узнала, что ты с ними любовь крутил, ну и…
— Не смеши! Мира их обожала! Пуниной раньше моего дала народную. Да и Тучковой документы послала вместе с моими.
— А вдруг Тучковой дали бы, а тебе нет?
Стас Провоторов задал этот вопрос каким-то очень уж трезвым голосом. И посмотрел на собеседника при этом так внимательно, что тот аж побледнел.
— Ты чего? — произнес Захар Ильич враз охрипшим голосом. — Чего так смотришь?
— Так… Смотрю себе. А что — нельзя?
— Да ты не просто смотришь. Ты — с подтекстом. Мол, вдруг Тучковой дали бы, а мне — нет. Вот и мотив. Но дали мне, а не Тучковой. Так что мотива нет. Не убивал я эту дуру. И Завьялова не убивала. И ты не трожь нашу семью! Не провоцируй! Слухи про нас не распускай. Ты понял? Мы еще в силе. А ты кто?
— Никто, ничто и звать никак, — пьяно хихикнул Провоторов.
— Д-да-а… — вытер пот Чулков, — с тобой говорить — что вагоны разгружать. Даже умаялся. Что ты за человек, Стас? Ядовитый, как кобра. И еще жалуешься на судьбу. С таким Характером…
— Да ладно, брось, — примирительно проговорил Провоторов, — лучше давай-ка дернем еще по одной.
Они чокнулись рюмками, выпили, не спеша закусили бутербродами.
— Да-а… — продолжил после паузы Провоторов, — у этих двух акул убиенных много врагов в театре было. Многих они достали. Так что я лично даже и не удивляюсь, что их грохнули. Еще бы Павиванову до кучи…
— А может, и меня с Мирой Степановной? — ехидно спросил Чулков.
Провоторов сделал вид, что не услышал вопроса.
— Сашка Игнатов, хахаль Верки Тучковой, ходит по гостям, — сообщил он, — делает вид, что пьет с горя, что ему надо в жилетку поплакаться, а на самом деле — трезвый. Выспрашивает, что да как. Кто видел, как Тучкова наверх поднималась, кто что заметил — и так далее.
— Собственное расследование проводит?
— Похоже на то.
— На правоохранительные органы не надеется, значит?
— Так нет же никаких улик.
— Почем ты знаешь?. Может, что-то и нашли. Кто-то кого-то, может быть, и видел.
— Да нет. Уже бы предъявили обвинение. А пока — тишина.
— Как думаешь — найдут убийцу?
— Вряд ли. Не засветился он. Или она. Но это кто-то из театра.
— Почему так думаешь?
— Если б одно убийство было — Тучковой, например, — то можно было бы на ее супруга, на Игнатова, грешить. Она ведь в подпитии не разбирала, с кем прыгнуть в кровать.
— Ну ты уж…
— Ха! Значит, ты не в курсе? Пленочка ходит по Зарубинску — групповуху засняли. И она там с Валюшкой Перфильевой — помнишь, была у нас такая?
— Помреж?
— Ну да. Они с ней здорово тогда повыступали. Вот на гастролях мальчишки-монтировщики затащили их в номер и напоили до бесчувствия. Ну а после засняли на пленочку этот бардак.
— Кошмар какой… Я и не знал.
— Если б ты знал, так за версту бы обходил эту дешевую шлюшку. За бутылку портвейна могла всю ночь… А, хрен с ней! — махнул рукой Провоторов. — Пускай теперь там, — он указал наверх, — отчитывается за свои делишки. Но факт тот, что после убийства Пуниной на Санька уже трудно повесить обвинение. Уж Пунину-то ему явно было ни к чему убивать. Да и алиби у него. Так что нужно искать человека, которому обе они насолили. И. человек этот — из нашего театра. Потому что мотив налицо.