Она немного помолчала.
— Этот платок заворожил меня, — спустя минуту призналась пожилая актриса, — должно быть, женщина, уронившая его, имеет большую власть над Шиманским. Ради нее он мог решиться на убийство.
Возвращаясь в прокуратуру, Виктор Петрович вновь мысленно прокручивал произошедшее. А любопытно — как Елена Ивановна помогала отцу? Тоже проигрывала воображаемые сценки из жизни предполагаемых преступников, чтобы вскрыть истинную суть их личности, склад характера, узнать тайные замыслы и выявить преступные наклонности? Надо будет спросить у отца, думал он. Родители Кронина жили в спальном микрорайоне их городка Зарубинска. Вечером он заехал к ним.
— Вот молодец! — обрадовалась мать. — А то я уж хотела звонить. Сейчас ужинать будем.
Пока мать хлопотала на кухне, он рассказал отцу о проведенном Еленой Ивановной эксперименте.
— Нет, мне она не предлагала идти таким путем, — произнес удивленно отец, — надо же… Любопытно. Что-то новенькое в розыскной работе. В пору знакомства с ней я был лейтенантом милиции. Тогда у них в театре произошли убийства: один из ведущих актеров спятил и побросал вниз с пятого этажа прямо на цементный пол двух актрис, потом свою жену — главного режиссера, а потом прыгнул сам. Четыре трупа в общей сложности. Так вот после первого же убийства Елена явилась к нам в милицию и предложила свою помощь. Так мы и познакомились.
— Ну и как же она помогала?
— Никак. Ее вежливо поблагодарили и отказались. Но я с ней все же пообщался и понял, что она совсем не дура. Она мне сразу указала на преступника, только вот доказательств никаких не привела.
— И она оказалась права?
— Что любопытно — да. И потом я не раз обращался к ней за советом. У хороших актеров развита интуиция. Это во-первых. А во-вторых, как она пояснила, она видит «картинки» с участием лиц, имеющих отношение к данному преступлению.
— Как это?
— Ну когда начинает думать о том, кто мог бы совершить убийство, перебирать в памяти «действующих лиц», как она называет их, то у нее в уме рождается что-то такое вроде пьесы: кто из них что мог бы сказать и кто что мог бы сделать. Перед глазами, как она выражается, «на внутреннем экране», развивается действие воображаемой пьесы. И выявляется тот персонаж, который в самом деле совершил данное преступление. Я полагаю — это интуиция. Что-то она улавливает подсознательно в их словах и поступках, а когда начинает проигрывать в уме воображаемый спектакль с их участием, то и выстраивается точная линия поведения каждого из них…
— Вы тут опять об этой сумасшедшей бабке? — возникла на пороге мать. — Этот к ней шлялся при живой жене, — она кивнула на Петра Григорьевича, — а теперь и тебя на крючок подцепила?
Елизавета Дмитриевна говорила как будто бы в шутку, но при этом глаза ее горели гневом.
— Мать, ну ты что? — возмутился Петр Григорьевич. — Ты ведь прекрасно знаешь, что у меня с ней ничегошеньки не было. Но ее взгляд на вещи, ее актерская интуиция мне в самом деле помогали.
— Да все артисты ненормальные! — не унималась мать. — Никакого там взгляда особого не было. Просто смазливая мордашка.
— Она красавица, — не утерпел Виктор Петрович.
— Кто? Старуха?!
— Она выглядит как королева.
— А ведь ты прав, сынок, — не удержался и отец, — в молодости она была просто хорошенькой, а в старости стала почему-то настоящей красавицей. Необъяснимый феномен.
— Да-а… — протянула мать, — случай клинический. Старый дурак, конечно, может считать красавицей старуху, но если молодой дурак туда же — пиши пропало. Геронтофил, не иначе. Что ж, сама виновата — пожинаю плоды своего демократичного воспитания.
— Авторитарного, — с улыбкой поправил ее сын.
— И это ты мне говоришь? — вскинулась мать. — Да мы тебя разбаловали, хулиган ты этакий!
— Не хулиган, а следователь прокуратуры…
Петр Григорьевич наблюдал за их шутливой перепалкой, и на душе у него становилось так хорошо… Он сохранил семью, вырастил сына. А ведь мог бы… Какое счастье, что он все же нашел в себе силы погасить в зародыше тот вихрь необузданных чувств…
Дома Виктор Петрович принялся изучать дневник Алины, изъятый им из дела для более вдумчивого прочтения в спокойной обстановке.
«Ну Мишка и козел!» — так начинался этот в высшей степени замечательный документ. Виктор Петрович пропустил, мельком проглядывая страницы, откровения о Мишке. Дневник велся с большими перерывами, по мере возникновения новых причин излить на бумаге душу. Вот наконец ее записи по поводу совращения малолетней.