Вдруг, на какую-то секунду, Инге представилась вся ее будущая жизнь, связанная с театром. Достигнет ли она успеха? Увы, нет. Она почувствовала это так отчетливо… Ей предрекали с первых лет учебы, а потом и работы в театре невероятную карьеру! Она работала в Самаре и Твери до съемок в телефильме и попытки перебраться в Москву. И первой ее ролью стала Натали Гончарова — трепетная и нежная, почти призрак, почти Жизель за гранью жизни. Она любила Александра Сергеевича, она преклонялась перед его гением и была не виновна ни в чем перед ним. Посмотреть на ее Натали приходили по нескольку раз. О ее роли даже и не спорили — театралы влюбились в нее с самого первого спектакля. Но это было не в Москве. А ей хотелось подарить себя благодарному человечеству. Она была такой тщеславной, такой глупой! Эта Москва ей вышла боком. И даже съемки в телесериале, по существу, ей ничего не дали, кроме определенной суммы денег, которые, правда, оказались нелишними. Но там, как и в Зарубинске, не нужен был ее талант и трудолюбие — а ведь она могла сутками не выходить из театра, работая над ролью. Но прежде чем все это предъявить режиссерам, нужно было привлечь их внимание, как цветок привлекает внимание легкомысленных бабочек. Нужно было стремиться выделиться в толпе жаждущих ролей, влюбить в себя пресыщенных любовью, подчас неискренней и лживой, заявить о себе: я такая, какой еще не видел свет! Но все актеры это заявляют. А режиссеры, как капризные невесты, отвергают надежных поклонников и поддаются на уловки беспринципных. Инга все думала, живя в Москве: а стоит ли карьера актрисы нравственных потерь и есть ли место подлинному творчеству на подмостках современных театров? Зритель теперь так неразборчив — была бы сенсация. А там… хоть голых мужиков на сцену выпусти — все «пипл схавает». Какая же, в сущности, это мерзость! Чем больше сенсаций, тем меньше искусства. Несмотря на свой возраст, Инга прекрасно это понимала. Хотелось ли ей до сих пор в Москву? Хотелось. Но только — к настоящему мастеру. А их так мало осталось на Руси!..
Дверь скрипнула. Девушка обернулась. На пороге стоял Крученков.
— Вас тут съедят, — сказал он тихо, — уезжайте.
— Да ни за что! — тряхнула Инга головой. — Теперь из принципа останусь!
— Вас съедят, — повторил он.
— Я сама вас всех съем.
— А меня-то за что? — улыбнулся он грустно,
— Мужиком надо быть — вот за что.
— Легко вам говорить.
— Не очень, знаете ли.
— Храбрая девочка, — сказал он с сожалением в голосе, — храбрая и жестокая…
— В чем дело, Глеб?!
В зал буквально ворвалась Павиванова. Ее трясло от злости.
— Что ты тут делаешь?
Она смотрела на супруга с такой яростью, что тот увял под ее взглядом, точно нежный цветок от огненного дыхания Змея Горыныча.
— Я бегаю, ищу тебя по всему театру, а ты здесь…
Парочка вышла. Инга презрительно усмехнулась им вслед.
На следующий день Мира Степановна вновь «выдернула» Ингу за четверть часа до конца репетиции. Но в этот раз Инге не удалось «взять зал». Мира Степановна уже была готова к этому. И едва Инга выскочила на середину площадки, как режиссер ей крикнула:
— Не то!
— Что — не то? — обернулась Инга в изумлении. — Я еще ничего не сказала и не сделала.
— Вернись и выйди еще раз.
Инга вернулась, снова вышла и вновь услышала:
— Не так!
— Да что не так? — спросила Инга. — Вы объясните, что я делаю не так.
— Вернись и выйди еще раз.
Инга все поняла. Это была дрессура. Демонстрация силы и власти режиссера. И дальнейшие четверть часа подтвердили эту догадку. Мира Степановна не дала произнести Инге ни одной реплики. Едва актриса выходила на площадку, как тут же слышала: «Не то» — и ее возвращали обратно. Сколько раз ей пришлось прошагать за бархатную занавеску кулис репетиционного зала и обратно — не сосчитать. Лоб ее взмок от пота. Она чувствовала себя собачонкой на арене цирка, которую хлыстом гоняет дрессировщик. Наконец Инга встала как вкопанная, постояла чуть-чуть, а затем, отдышавшись, повернула лицо к режиссеру.
— Вы садистка, — сказала она, — вы больны. Вас лечить нужно, а не доверять вам постановку спектаклей и руководство театральной труппой. Всего хорошего. Дрессируйте бессловесных рабов. У вас крепостной театр, но я — не ваша крепостная актриса.
Она повернулась и вышла. Но уехать из этого странного города ей и на этот раз не удалось. Из репзала она убежала в гримерку, где долго плакала навзрыд. Она слышала, как с репетиции мимо ее дверей прошли актеры, слышала голос и самой Миры Степановны и отвечавшего ей что-то Аркадия Серафимовича, но к ней никто не заглянул. Наконец, успокоившись, она сняла длинную репетиционную юбку, причесалась, запудрила нос, взяла сумочку… И тут раздался леденящий душу вопль, точно такой же, как тогда, в тот страшный день, когда с пятого этажа упала вниз, на цементный пол вестибюля, бедолага Тучкова, Инга рванула дверь гримерной и выбежала наружу — там, в конце коридора, на площадке перед кабинетом главного режиссера, вновь сгрудилась толпа. И снова все смотрели вниз. Перед Ингой, как по приказу, расступились. Она перегнулась через перила и увидела распластанную тушу Пуниной. С первого взгляда было ясно — она мертва.