— Прямо перед моим лицом пролетела, — всхлипывала Павиванова, — я услышала шум наверху, на пятом этаже… Возню какую-то… И еще звук… Знаете — типа стона. Может, ей рот зажали, чтобы не кричала?
Она обвела глазами присутствующих. Все жадно слушали ее рассказ. Вздрагивая от пережитого, она продолжала:
— Я ждала Глеба, он зашел к помрежам, а я осталась здесь. И слышу — возится кто-то наверху, как будто борются два человека. Потом стон. Или мычание такое… Да, ей, наверное, зажали рот. Я не успела повернуться… Еще подумалось в какую-то секунду: «Что там опять? А вдруг?..» И тут смотрю — она летит!.. О Господи! А потом стук такой… Шлепок… На пол упала. О-ой…
Павиванова в голос зарыдала. Ее отвели на диван, дали воды. Дверь кабинета хлопнула — Мира Степановна ушла к себе. За ней тотчас же бросился Аркадий Серафимович. Но через мгновение он выглянул и крикнул помрежам:
— Вызывайте милицию и «скорую». Мире Степановне нехорошо.
Две девушки — Лена и Оля — бросились выполнять приказ, актеры же один за другим потянулись вниз, на первый этаж. Там уже стояли несколько человек, в основном женщины из бухгалтерии. Пожилой мужчина с трясущимися от волнения руками — вахтер театра — плачущим голосом взывал:
— Кто-нибудь… наберите «02», я не могу. Видите — руки ходят ходуном.
Из своего кабинета, здесь же, на первом этаже, стремительно вышел директор. Он постоял, с ошеломленным видом глядя на тело актрисы, затем резко повернулся и снова ушел к себе.
— Да что же это такое! — закуривая, пробормотал Гриньков. — Какое-то проклятие над театром.
Стас Провоторов стрельнул у него сигарету и, бросив взгляд на тело Пуниной, отошел в сторону. Вскоре приехала «скорая». Врач брезгливо пощупала запястье убитой, что-то вполголоса коротко бросила напарнику, затем они поднялись в кабинет Миры Степановны, у которой, как оказалось, резко скакнуло давление от пережитого. За «скорой» прибыла милиция, и все повторилось, как и несколько дней назад. Опросили свидетелей, прошли с собакой по театру в поисках неведомо чьих следов, а когда увезли наконец тело Пуниной, разразился скандал. В театр явился изрядно выпивший бывший сожитель покойной Тучковой.
— Ну что, — начал он с порога, — скажете, что и Пунину я пришил, да? А у меня на этот раз неопровежры… не-опро-вержи-мое алиби!
Он еле выговаривал слова.
— А что, его тоже подозревали? — спросила Инга у Гринькова.
— Его — конечно. А кого еще? — удивился Сергей Иванович.
— Как же кого? Меня, — сказала Инга, помрачнев.
— Да бросьте вы! — Гриньков усмехнулся. — Это происки ваших врагинь. Вам что — следователь предъявлял обвинение? С вас подписку о невыезде брали? Нет ведь? Нет. Наши бабы просто хотели запугать вас, чтобы вы уехали, — и все.
— Чем же я так им помешала?
— Красотой и талантом. Все просто.
— А этот человек, — Инга кивнула на шумевшего субъекта, — он кто?
— Муж покойной Тучковой. Гражданский. Ходили слухи, что она нашла другого. Он в этом случае терял квартиру. А теперь все при нем. А уж замену Верочке-то он всегда найдет. Та еще штучка была, царство ей небесное.
Гриньков подошел к сожителю Тучковой. Того уже усадили на стульчик здесь же, в холле, дали ему водички, успокоили, и теперь он тихонечко всхлипывал, размазывая пьяные слезы по щекам.
— Я любил ее. Честно, — колотил он себя в грудь, — кого хотите спросите. Любил! Костюм купил ей за три тысячи. Дубленку. Сапоги…
— Шубу из норки, — продолжил ехидно Гриньков.
— Какую шубу? — удивился пьяный. — Шубу я ей не покупал. Ты что, прикалываешься? — Он с подозрением глянул на Гринькова.
— Да ты что, Санек? — Гриньков дружески заулыбался. — Просто я думал… Верочка шубу же хотела.
— Мало ли что она хотела! Я не миллионер. Я просто мастер по ремонту холодильников. У меня миллионов не наваришь.