— Я не знаю, внушает ли он мне доверие… Скорее нет, чем да — уж очень равнодушен. Но ничего другого нам не остается. У нас же с вами нет почерковедческой лаборатории.
— Мы могли бы брать образцы почерка у подозреваемых.
— А у нас и конкретных подозреваемых нет, кроме нас с вами. Можем взять образцы почерка друг у друга. Только делайте это незаметно, а то я деру дам.
— Ну и куда ж ты побежишь, госпожа подозреваемая?
— Не знаю даже…
— Родители-то есть?
— Есть. В Полтаве.
— Далековато будет.
— Да уж. Скажите, Александр, — задумчиво начала Инга, — у вашей супруги завистники были в театре?
— А у кого их нет?
— И Тучкова, и Пунина, вероятно, получали намного больше многих актеров?
— В точку попала. Я об этом думал. Своим любимчикам Мира Степановна положила зарплату вдвое больше, чем другим, да плюс еще им в конвертиках давали после каждой премьеры так называемые спонсоры. Та самая мафия, как полагаю, о которой вахтер толковал. Мире Степановне они, конечно, отстегивали втихаря, а вот актерам, занятым в ее спектаклях в главных ролях, они дарили те конвертики прилюдно, прямо на сцене, чтобы все видели, какие они щедрые — помогают искусству.
— Значит, ваша Тучкова в любимчиках ходила?
— Да, и Верка моя, и Пунина, и Павиванова с Крученковым, и еще пяток артистов насчитать можно. Это такие «свои люди». Между собой они — как пауки в банке, но против всех других держатся стаей.
— А чего им делить меж собой?
— Кому чего. Крученков с Павивановой власти хотят, порулить вместо Миры Степановны. Павиванова хочет стать главным режиссером, а Крученков — директором. Эта, мол, парочка уже состарилась, пора на смену ей другую. Пунина каждую награду, каждое звание отслеживала — как бы другим не дали больше, чем ей. Чуть что — сразу же анонимки строчить принималась во все инстанции. Мира Степановна это прекрасно знала и тут же ей затыкала рот какой-нибудь медалькой. Верке тоже перепадало, но тут другой коленкор. Верка была у меня очень хитрой — за глаза поливала всех грязью, рассказывала обо всех такое… А в глаза так ластилась к Мире Степановне — ну прямо лесбиянка, да и только. А к самой Верке неровно дышал Чулков.
— Захар Ильич?! Муж Миры Степановны?
— Он самый.
— Он показался мне на репетициях таким забитым.
— Придуривается. Пример другим показывает, как себя, держать с Мирой Степановной. У них в театре был такой актер — Иван Кузьмич Беседин. Вот тот действительно забитый был. Верка рассказывала: входит Мира Степановна в репзал — Кузьмич вскакивает и стоит руки по швам, пока она не сядет. Так вот этот Кузьмич — у него дача была рядом с их дачей — рассказывал, как однажды, лет пятнадцать назад это было, Чулков по даче бегал за Мирой Степановной пьяный и орал: ах ты, старая сволочь, все себе да себе! Это когда она для одной себя выбила в министерстве Госпремию. Так что… там все так запущено… Без бутылки и не разобраться. Ты, кстати, выпить хочешь?
— Нет, — мотнула Инга головой. — Он намного моложе ее?
— Говорят, что намного, — поняв, о ком речь, кивнул Санек. — Раньше она над ним брала верх, а теперь, когда состарилась, он, говорят, время от времени куражится. Но все равно, у нее связи — будь здоров. Так что Ильич за нее держится.
— Мира Степановна мне кажется похожей на главаря итальянской мафии, как их показывают в старых фильмах. Я видела, как Пунина на репетиции целовала ей руку! Так же принято в мафии — какому-нибудь дону Карлеоне все должны руку целовать.
— На репетиции-то — это ерунда. А вот на сцене, да при полном зале… Это эффект! Бальзам на сердце дорогой Мире Степановне. И между прочим, моя Верка придумала этот трюк. Помню, праздновали шестидесятилетие Завьяловой. Набили зал битком. Телевидение, то-сё… В общем, полный ажур. Прошел спектакль — кажется, «Вишневый сад». Она его раз пять возобновляла, — добавил Санек, — новые ставить неохота, так она поменяет исполнителей и получает деньги как за новую постановку.