— Так я же сам у тебя их брал!
— Может, и брал. Значит, в тог раз оказии в город не было, а рыба — она, чуть что, и прокисла. Видать, ты в такой вот день и попал ко мне. Однако такого давно уж не повторялось. Так что, значит, раз нет, то и нет…
Как ни уговаривал его Серков, делая знаки любопытствующему Виктору, чтобы тот отошел подальше и не стеснял мужика, как ни подлаживался и не льстил, — ничего не вышло: Яков наотрез отказался идти на любой обмен. Отводил глаза от заманчивой «баночки» «столичной», не смотрел и на деньги. Твердил свое: запретной рыбы не ловит, а тем, кто зовет его кулаком, не то, чтобы красной, а и совсем никакой рыбы нет. Нет и не будет. Ни нынче, ни в следующие разы.
— Ну, погоди! — пообещал на прощанье обозленный отказом механик. — Ты об этом дне еще пожалеешь. Тебе это так не пройдет, обещаю!
— Раз ты так, — в свою очередь разозлился Долбанов, — то больше ко мне никогда и не лезь! А то прилетят, улетят, потом получат — и будто псы!
— Это вы с бабой тут будто псы! — свирепо крикнул механик. — Ишь, заливаются гады!
Он кивнул в сторону Цыгана, оскаленная морда которого сотрясалась от злобного лая. Пес забрался на будку и лаял оттуда, вот-вот готовый перепрыгнуть через забор.
— Плевать я на вашу рыбу хотел! И раз ты так, погоди: мы с Андреем тебя когда-никогда, а подстережем. Ты у нас еще попадешься, враз раскулачим! — побежал к вертолету.
8
К вечеру Виктор собрался ехать домой. Заготовив Онисиму дров, еще раз прибрав все в избе, чтобы налаженный порядок сохранился здесь до субботы, он не без сожаления направился к реке.
Проходя мимо усадьбы Долбановых, задержался.
Яков возился со старой сетью. Было видно, что даже это не доставляет ему удовольствия. Вот бирюк! Такого хочется подразнить. Тем более после его разговора с механиком: яснее ясного, что у Якова с Еленой рыльце в пушку. Да еще в каком.
— Дядя Яков, а знаешь, как тебя у нас в совхозе прозвали? — Виктор весело оглядел заросшее золотистой густой бородой полнощекое, кажущееся несоразмерно крупным лицо мужика, его крепко сбитую, но уже одрябшую, затянутую жирком фигуру, длинные руки с белесыми, как после стирки, отмытыми речной холодной водой ладонями. — Глыбухинским лешим!
Долбанова передернуло.
— Дураков да брехунов, чай, много везде! — после паузы проговорил он хмуро. — Им там, в куче-то, хорошо. Попробовали бы тут с мое.
— Нет, верно, — не унимался насмешливый парень, испытывая желание сделать неприятное этому замкнутому, явно нечестному, вороватому мужику. — Засел здесь в Глыбухе, процеживаешь сетями Ком-ю как через сито, и ничего-то тебе на свете не надо. Даже привет и подарок от Николая принял без всякого интереса. Похоже, совсем одичал? Истинно — леший! А скучно ведь так-то, а?
— Некогда мне скучать, — обиженно отозвался Долбанов. — Видишь, вон сеть? Не себе ловлю, а для городу.
— Знаем мы этот город! — Виктор указал глазами на дом и сарай, возле которых изредка, чуя чужого, потявкивали собаки. — Себя ты тоже не забываешь. Механик верно сказал: кулак кулаком!
— Ну, ну! И ты тут? Потише! — Яков угрожающе сдвинул широкие русые брови. — Болтай, да только тоже не забалтывайся.
— Нет, верно. Как же ты не кулак? — забавляясь злостью Долбанова, настаивал парень. — Наемной силы не держишь, согласен. Зато во всем остальном. Не дом у тебя, а хоромы! Избу Игната Косых к себе перенес, значит, присвоил. И сарай Логуновых к себе поставил. Двух собак на цепь посадил. Третью — тетка Елена готовит. Лошадь откуда-то и корова.
— Не у тебя, чай, взято. Лошадь геологи оставили прошлым летом, как им уезжать домой, да что-то вот не берут. А корова… корова, чай, полагается: известное дело, крестьянство!
— Какое же ты крестьянство? Рыбак ты, а не крестьянин. Как ни кинь, а вы с Еленой теперь настоящие кулаки. Да и лик твой тоже… ишь округлился. Пузо кулацкое нарастил. Видно, поесть не дурак? Любитель поесть, скажи? Смотри, раскулачат.
Яков промолчал. Но по его угрюмо прихмуренным, настороженно приглядывающимся к парню глазам было видно, что разговор ему до крайности неприятен, что он вообще раздражен приездом бывших соседей и хочет, чтобы эта их блажь прошла, чтобы вместе с Витькой уехал домой и Онисим. Старик — безобидный, доверчивый, как младенец, а все ни к чему: лишний глаз тут опасен, Елена права. Тем более что в зуевском погребе укрыты две бочки с тайным запасом, а в дальнем углу за ними стоит корзина, в которой голка лежит свободно, не смятая, как живая, обработанная по новейшему методу: шприцем с жидким рассолом. Хорошо еще, что парень не стал там копаться, на это у него времени не хватило, а все же взгляды бросал и заметил, бес, что их погреб и дверь сарая старательно обихожены, плотно прикрыты. Не спросил: для чего это, мол, ты дверь нашего сарая починил да накрепко припер колом?