Да и верно — пора: и без того до предела нагруженная вещами задняя лодка почти до бортов залита водой. Буксирный канат неудержимо тянет ее на волну, и нос неуклюжей ладьи все время тычется в воду. Волны захлестывают Елену, лодка вот-вот огрузнет, камнем пойдет ко дну.
В груди Долбанова что-то оборвалось: не учел… упустил момент. Надо немедля причаливать, переждать.
На секунду он сбавил газ, чтобы ослабить натяжение каната. Моторку сразу рвануло в сторону и назад. Она тупо ткнулась кормой в грузовую лодку. Еще секунда…
Яков успел дать газ до предела, моторка снова рванулась вперед, к заросшему тальником берегу. Мужику уже показалось, что этот маневр удается: сейчас он вытянет караван к спасительному закоску.
И вдруг моторку рвануло канатом сзади, что-то тяжелое потянуло ее за собой. Мотор, оказавшись в воде, поперхнулся, кашлянул и заглох.
Долбанов успел лишь рывком оттолкнуться от дна моторки ногами, когда внизу, под ним, послышался приглушенный выкрик Елены.
Потом вода захлестнула его, оглушила, швырнула прочь…
Выбиваясь из сил, щенок Анца вылез на берег. От костра, где совсем недавно хозяева угощали его аппетитно пахнувшими костями, едва уловимо, но все еще тянуло слабеньким, добрым теплом. Поскуливая и дрожа, он подполз к разворошенному ветром костру, притерся мокрым пузом к мелким остаткам укрытых золой углей.
Так он лежал, повизгивая, до тех пор пока и от земли не потянуло таким же ледяным, знобким холодом, как и от всего вокруг. Щенок потрусил было снова к реке в надежде найти хозяев, с которыми только что плыл на лодке. Но прямо в морду ему Печора швырнула пригоршню холодных брызг, а ветер едва не сбил в кипящую воду.
Повизгивая, по-щенячьи плача, жалуясь на судьбу, Анца поплелся прочь от этого неприютного места, все еще надеясь найти хозяев. То неуклюже переваливаясь через корявые корневища, то протискиваясь между ветками тальника, он долго петлял по безлюдному берегу.
Уже начинало темнеть, когда наконец он вначале учуял, а потом и увидел Долбанова. Тот сидел на мокрой земле, скорчившись, привалившись боком к тальниковому кусту. Одна его рука была засунута за мокрую полу телогрейки, другая безвольно откинута в сторону, и в ее полураскрытой синей пятерне лежали песчинки.
Анца ткнулся было носом в эту знакомую пятерню — и отпрянул: ладонь хозяина была ледяной, неподвижной. Такими же неподвижными, мертвыми были и ноги.
Щенку стало страшно. Он поднял мокрую морду кверху — туда, где быстро неслись в темнеющем небе набрякшие влагой рваные облака, и тоскливо тонко завыл, не то жалуясь кому-то на свою судьбу, не то прощаясь с людьми, которые плохо кормили и били его, но все-таки были его богами и вот почему-то теперь вдруг бросили, оставили одного, на чужом берегу, и не у кого ему теперь искать пристанища и защиты.
Рассказы
Голубан
После вчерашнего ливня земля набухла, бревна намокли и осклизли. Оступившись на одном из них, Голубан не смог удержать второго, и оно всей тяжестью хряснуло по ногам…
Полтора месяца он пролежал в больнице районного центра Большая Пога. Домой, в таежную деревеньку, вернулся на костыле, с деревянной ногой в заплечном мешке.
— Потренируешься, — пообещал ему доктор, — тогда и костыль забросишь!
В рыбацком селе Завозном, куда он добрался с другого конца Имеш-озера на пропахшем рыбой попутном катере, его не встретил никто: о своем возвращении Фома не предупредил ни жену Лизавету, ни тещу.
— Невелико событие, чтобы слать домой телеграмму! — решил он перед выпиской из больницы. — Вылечился, вернулся — и весь разговор!
Но когда, отстав ото всех, он сошел в Завозном на мокрые доски расшатанного причала, остался один с костылем в руках и брезентовым вещмешком за плечами и огляделся, стало вдруг как-то горько: вроде ты и не нужен здесь никому!
Тем больше обрадовался Фома, когда на взлобье, ведущем от озера к завозненским избам, увидел тетку Тарасиху из родной деревеньки: хоть и не очень дружил он с этой Тарасихой, а сейчас — и она своя…
Старуха видела плохо, узнала Фому не сразу, и когда он, неслышно подковыляв к ней, над самым ухом сказал: