Помпеянка заговорила:
Голос женщины стал вдруг покорным и нежным: кукла протянула к Павлову обвитые браслетами руки. Она прижалась к кому-то всем телом. Она почти пела, и шептала, и робко умоляла, задыхаясь:
Женщина поникала все ниже, ниже. Ее красивая голова запрокидывалась с таким откровенным отчаянием и бесстыдством, что Павлову стало неловко смотреть на ее смуглое, искаженное страстью лицо. Слова любви звучали невнятно, словно в бреду. Потом она, не закончив фразы, вдруг надломилась и сникла.
Путятин швырнул помпеянку в шкаф.
— А вот цыганка, — сказал он спокойно, будто не его изощренные пальцы только что были тоскующей помпеянкой. — Она ворожея и прорицательница. Она хитра, злопамятна и ревнива. Она вас любит. Берегитесь ее!
Привычным движением он надел куклу на руку. Широкие складки ее пестрого платья доставали ему до локтя. Она осторожно расправила их сухощавой смуглой рукой, достала из-за алого корсажа карты и повернулась к Павлову:
Ее черные, неподвижные глаза матово и жестко блеснули.
«Из стекла!» — подумал Павлов, но все равно ему стало как-то не по себе. Его почти оскорбило и напугало, когда черноглазая цыганка вдруг брезгливо откинулась назад.
— Не понравились ей! — с усмешкой заметил Путятин. — Попробуем другое…
Цыганка выпрямилась, взмахнула рукой, и Павлов услышал злой и усталый голос:
Она закрыла глаза ладонью. Потом расслабленно выпрямилась. Лицо ее стало страдальческим и строгим. Тоскливо и медленно она погладила кого-то по милой а покорной голове:
Потом резко выпрямилась. Казалось, перед ней вдруг встала сама судьба — мстительная и злая. Судьба протянула руку. Она указала на Павлова пальцем: «Вот он, жалобный вороненок!» И жест этот искрой вспыхнул в глазах цыганки. Она сделала короткую, словно внезапный стон, паузу и свистящим шепотом досказала:
Цыганка, как и помпеянка, устало сникла, и Павлову стало ясно, что и в самом деле — судьба сильна!
Нарядное платье женщины легло тяжелыми складками на вздрагивающую руку Путятина. Слабо, все тише, точно баюкая и засыпая, она закончила:
Немного помедлив, Путятин грубо швырнул и цыганку в набитый куклами шкаф. Глядеть на их тонкие, меловые лица было больно и неприятно.
Павлов усмехнулся:
— У вас тут целый гарем!
Художник настороженно и холодно ответил:
— А вы как думали? Всех возрастов и мастей.
И с неожиданной живостью добавил:
— Извините… я не знал, что вы здесь!
Павлов оглянулся. Он увидел бледное, с исступленно горящими глазами лицо незнакомой девушки. Слегка наклонившись вперед, она стояла в дверях, как видно, уже давно. И по ее глазам, по вытянувшейся как для полета худощавой фигуре, по какой-то кричащей, почти истерической немоте открытого рта Павлов понял, что куклы Путятина уже отравили и покорили ее, что сам Путятин для девушки давно уже нечто большее, чем просто талантливый, странный художник.
«Вот вам и «благородный холостяк», верный памяти безвременно погибшей жены! — мысленно обратился Павлов к Фарфаровскому, который все это время нетерпеливо топтался возле него, с откровенным восторгом отмечая то красноречивым взглядом, то взмахом тонкой руки особенно яркие, по его мнению, детали странной кукольной мистерии. — Девчонке не больше семнадцати лет. Наверное, школьница из десятого класса…»