Несколько раз он смачно плюнул в собранные лодочками ладони, потер их одна о другую, крякнул, взмахнул косой. Но вместо того чтобы сделать прокос в промежутке между кустами, с таинственным видом заметил:
— А я, ребяты, еще в позапрошлом году досконально знал, что именно в нонешний сенокос погодка встанет такая.
Авдей рассердился на болтовню старика:
— Откуда ты мог это знать?
— Откуда?
Старик оживился. Приткнув косу к ольховым кустам, он стал загибать один за другим свои корявые пальцы:
— Давай, Авдюша, мы посчитаем. Скажи, какой нынче год?
Один из косцов, Тимошка Чухнин, немудрый, ленивый парень, насмешливо протянул:
— Вопрос невелик, Никифор Матвеич, поскольку год у нас в самой середке, лето.
— А помнишь, Авдюша, — не обратив внимания на Тимошку, с оттенком еще непонятного торжества пытливо спросил Курчавкин, — какая погодка была десять лет назад в это самое время?
— Откуда мне помнить? — буркнул Авдей. — Я о ту пору вместо косьбы в Туркмении на границе служил.
— А я вот, Авдюша, был тут и помню, — с довольным видом сказал старик. — Стояла тогда как раз такая погода! Теперь вот скажи мне хоть ты, Тимоха: какая была в сенокос погода еще десять лет назад?
Тимоха, по прозвищу «Дурий брат», раскатисто засмеялся.
— Эко ты, дед, хватил! Я в тот год еще не родился!
— Ну-к что ж, — благодушно заметил дед. — Ты можешь годов тех не помнить. А я их, милок мой, помню. Скажу вам боле того: такая же точно погодка была и в одна тысяча тринадцатом году. Ох, помню, — восторженно перебил сам себя Курчавкин, — как в том году выходим мы, малые да большие, так-то на свой лужок, а навстречу нам… кто бы ты думал, Авдей Григорич? Навстречу нам сам урядник…
— При чем тут урядник? — смешливо спросил Тимоха. — Что ли, то он погодку вам устанавливал, будто бог?
— Погодку не он, конечно. А только, Тимоха, ты зря свои зубы скалишь. Не в боге дело. А вот в природе — такое уж естество: на каждые двадцать и десять лет у нее заведен порядок. Будь там хоть дождь накануне, хоть град или что другое, а в сенокос тех годов, которые с тройкой, погодка всегда, что надо!
Довольный тем, что Тимоха с Авдеем — один с интересом, другой с усмешкой, но — слушают и прикидывают в уме, вспоминая прошлые годы, Курчавкин совсем разошелся и стал говорить о сходных законах «природного естества» на сев, на уборку, на копку картошки и все другие дела.
— Аж на сурьезную поворотность людской судьбы та цифра себя оказывает! — произнес он в конце концов увлеченный собственной фантазией. — Взять хоть меня с Анфуской. Женился на ей хоть и в девятьсот двенадцатом году, но посчитай-ка, Тимоха, сколь троек в тех самых цифрах? Однако-же и этого мало: в тринадцатом годочке — помер у нас младенчик. Как помер, так больше никто уж не появлялся. А в сорок третьем я чуть Анфуску враз не пришиб за жадность во время подарков бойцам на фронт.
— Так это выходит одно плохое. А как же тогда погодку хорошую эта тройка дает?
— Погодку?
Старик словно бойко шел по ровной дороге да вдруг споткнулся.
— Погодку, оно конечно… Погодку, оно по особь статье. Природное естество, оно разбирает! Вот вы, ребята, прикиньте.
Тут подошел бригадир Емельян Прудков и строго прикрикнул на говорливого деда:
— Ты что дисциплину своим языком лущишь? Смотри, я тебя вон туда одного направлю! — Он указал на другой бережок Песчанки. — Будешь там, как бирюк, кряхтеть в одиночку.
Дед замолчал. Но едва бригадир ушел, он снова принялся за свое, — теперь уж на другую тему.
— У нас в СССР, ребятушки, красота! — начал он, пока еще не бросая работы. — Живем мы тут складно, дружно. В колхозе у нас — порядок и никакой чтобы там тебе зависти. А вот ежели взять заграничные страны? Хоть я того сам и не видел, но мне и без видимости понятно. Вот, к примеру, ты рассуди, Тимоха, такое дело…
Кончилось тем, что Прудков переправил деда за речку. Ребята шутили:
— Теперь, промолчав свой день, вернется старик домой и Анфуску до смерти заговорит!
Да и сам Курчавкин нет-нет а жалобным голосом слезно просился с того бережка Песчанки:
— Товарищ Прудков! Емельян Спиридоныч! Начальство! Либо дай мне кого еще, я его возглавлю, либо позволь ко всем возвернуться! Присягу, коль хочешь, дам, что больше слова не пророню! А то ведь, что же это такое? Одиночное заключение получается! На это сил моих нету, поскольку натура моя — артельная, к коллективу давно привычна. Никак не выносит она одиночности, хоть убей!
Прудков настоял на своем, и весь день Курчавкин косил в одиночку — без разговоров и «перекуров».