И снова он забывается невинным сном. Легкая улыбка на лице, расслабленное тело. Он проснется, и будет новый день. Сейчас ему неизвестно, что сулит завтра. Это будет еще один день в его жизни, и он проживет его так, как проживет. Все зависит от него самого.
Ох, ну и усталость… Как ярко светит солнце… проспал всю ночь… который час… спал почти девять часов, странно, должен был отдохнуть, откуда такая вялость… поползу в ванную… глаза норовят закрыться… гляди, куда мочишься… ну и зевота… свет слепит глаза… совсем свихнулся, сейчас возьму и снова залягу. С чего бы это? Заболел? Подхватил вирус? Лучшее лекарство — душ. Сейчас порву рот зевотой. Ничего, надеюсь, под душем не захлебнусь. Но и в душе можно помереть: буду зевать и поскользнусь. Расшибу себе башку. Идиотская смерть. Поесть, похлебать кофе. Должен быть способ проснуться. Что за слабость, что за пустота… Одеться и то нет сил. Такими зевками недолго вывихнуть себе челюсть. Непонятно, откуда взялась эта усталость прямо с утра. Нет, больше я не лягу. Ни за что. Мне поможет кофе. И еда. Хорошее средство — пройтись до «Деликатесов»… Не знаю. Подумать об этом и то невмоготу. Нет, дома я ничего себе не приготовлю, как пить дать. Черт, глаза даже слезятся от зевоты. Поехать в «Деликатесы» на машине. Только дурак поедет на машине всего за два квартала. Непристойность какая-то. Но по-другому мне туда не попасть. Не попаду — не поем. А поесть необходимо, я чувствую. Может, в этом все дело. Какие-нибудь пятна на солнце или еще что. Не знаю. Иногда встаешь весь разбитый. Лютый голод. Весь развинченный. Разобранный на части. А накануне вечером — такая твердость, такая целостность. Не пойму. Десять часов назад я был легким, как пушинка, способным на все. А сейчас невыносима сама мысль о движении. Поднять и переставить ногу, опустить ступню, потом снова и снова, Боже, это невозможно! Мне это не под силу. Мне кажется, что я вешу добрую тонну. Нет, только за руль. Может, я оставлю машину за углом. Вождение меня оживляет. Только не зевать за рулем во весь рот. А то сам не замечу, как куда-нибудь врежусь. Всего-то дм квартала. Говорят это и есть самое место для аварий: два квартала от дома. Никто не будет знать, что я ехал из дому. Они же не знают, где я живу. А даже если бы и знали мало ли. откуда я еду! Так что гляди в оба. Ушки на макушке. Не зевай. Осторо… Вот и хорошо. Осталось всего несколько футов. И ни одною зевка. Надеюсь, зевота прошла Не хочется зевать перед официанткой. Вот уродство! Совершенно неприлично. Черт, опять. Придется тереть глаза, нос, еще что-нибудь. Опустить голову. Никак не проходит. Совсем как когда-то в школе. Ты раззевался, на тебя все таращатся, а эта хренова мисс тупица или как там ее: «Если бы ты спал ночью, то не зевал бы сейчас у всех на виду». У всех на виду? За самой дальней партой, закрыв руками голову? Вот стерва. Почему она меня возненавидела? Вечно за что-нибудь отчитывала. Чаще за полнейшую ерунду. Просто ей нравилось надо мной издеваться. Вызывала к доске и заставляла отвечать. Знала, что я этого терпеть не могу. Ей нравилось видеть в моих глазах боль. Ага. Для этого и ставила перед классом. Чтобы все меня видели. Некоторые, особенно Джон и Уилсон, корчили рожи и старались меня рассмешить. Однажды я чуть не описался. Хороши друзья. Каждый раз одно и то же. Никуда от них не денешься, куда ни глянь, всюду они. Нарочно так садились. Я чувствовал, что все мое лицо покрывается пятнами, так я старался не засмеяться, пока отвечал. Мисс Тупица следила за мной, барабаня по столу пальцем. Смотрит и прожигает меня глазами насквозь. А девчонки, Господи… Шепчутся, прыскают в ладошки. Салли Ландри сидела в первом ряду, прямо передо мной, у нее уже выросла грудь. У всех только проклюнулась, а у нее прямо два шара. Я чувствую, как у меня по бокам и по спине катится пот; читаю наизусть какой-нибудь дурацкий стих по приказу Тупицы, не могу оторвать взгляд от груди Салли и чувствую себя болваном. Господи, зачем я вспоминаю эту чушь?! Киваю, бормочу заказ, чешу глаза и нос, закрываю лицо платком, не знаю, что со мной творится, глупо улыбаюсь. Я всегда улыбаюсь, тогда люди не спрашивают, в чем дело. Как это неприятно: если ты не улыбаешься, у тебя обязательно начинают выспрашивать, что с тобой, так что улыбочку… Но попробуй улыбнись при мисс Тупице! Глядя на грудь Салли Ландри, я забывал обо всем. И конечно, не зевал, любуясь, как она идет по классу. Шары были не очень большие, но упругие, как мячики. Забавно, как все это меняется… Боже, где платок, она смотрит на меня в упор, куда это годится — таращиться на человека, когда он ест. Зевнешь — и все, подняв глаза от тарелок, видят твой разинутый рот, язык и жевательный аппарат (все равно моя пасть поаккуратнее, чем у их слюнявых собак), дырки в зубах, пломбы, язычок, что болтается в глотке… Нет, так нельзя, я на это не способен. Наверное, подсматривая за Салли, я был настороже, поэтому не зевал. Как же все меняется: когда ты маленький, сверстники смеются над тобой за то, что ты играешь с девчонками. Нельзя. Можно. Нужно. Нельзя. Ни в коем случае. Потом все вмиг меняется: только что ты был сопляк, потому что играл с девочками, а теперь ты сопляк, потому что с ними не гуляешь. Так устроен мир, в нем никогда не выиграешь. Самое большее — добьешься ничьей. Меня завораживала грудь Салли. Мне просто хотелось на нее смотреть, хотелось заметить, как она растет. Вряд ли мне хотелось чего-то еще. Я готов был всю жизнь смотреть на нее не отрываясь… Сейчас проверим, подействует ли на меня еда. Разбудит ли. Покончит ли с зевотой. Никакого толку. Придется и по пути домой вспоминать Салли, чтобы не зевать во весь рот. Откуда это взялось? Когда я в последний раз мечтал о Салли и ее груди? Тогда она была еще так себе, не то что через годик-другой. Но этого я уже не помню. Через годик-другой такими же шарами обзавелись все. Вот когда не было времени зевать. Ха-ха, все мы тогда заделались спортсменами — первая база, вторая база… Я тоже стал игроком в бейсбол. Хотя мне понадобилось довольно много времени, чтобы научиться такому бейсболу. Но большого мастерства я не достиг. Не знаю, много ли было в нашей лиге настоящих мастеров. Мы все друг другу врали, во всяком случае, вольно трактовали истину. Вспоминает ли кто-нибудь об этом теперь? Удачно добрался до дому. Благодаря груди Салли я успешно преодолел завтрак. А теперь что? Боже, это невыносимо. Непреодолимая инертность. Нельзя было падать на диван, теперь с него не встать. Раз такую пользу принесла мне юная грудь Салли, то, может, прибегнуть кое к чему