Капельмейстером труппы Пьетро Минготти являлся сверстник Глюка, плодовитый композитор Паоло Скалабрини (1713–1803 или 1806). Большинство опер-сериа, входивших в репертуар обеих антреприз братьев Минготти, принадлежали его перу. Однако, в полном согласии с практикой того времени, в любую оперу могли вставляться арии других композиторов, и обычно остаётся лишь гадать, каких именно. Из обширного наследия Скалабрини уцелело очень немногое: к рукописным партитурам тогда относились весьма небрежно. В печатных либретто обычно указывалось: «Музыка господина Скалабрини, за исключением некоторых арий, принадлежащих другим композиторам».
Первые свидетельства о вероятном присутствии Глюка в труппе Анджело Минготти относятся к весне 1747 года.
На Пасху начиная с 20 апреля труппа в течение 18 дней гастролировала в Лейпциге, давая спектакли в помещении манежа. Одновременно с Анджело в Лейпциге появился и Пьетро Минготти. 15 мая состоялся концерт, в программу которого входили «арии великого маэстро из Италии»[30] — предполагается, что этим маэстро мог быть Глюк (по другой версии — Порпора, учитель Регины Минготти, однако она в том концерте не принимала участия).
Если допустить, что на Пасху 1747 года Глюк действительно был в Лейпциге, то встаёт интригующий вопрос: слышал ли он там музыку Баха и видел ли его самого хотя бы издали? Знакомством и общением с Генделем, как мы знаем, Глюк чрезвычайно гордился. О Бахе же никогда не упоминал, при том что некоторые аллюзии на баховские произведения, вплоть до цитат, в его музыке также прослеживаются. В частности, внимание исследователей давно обратило на себя поразительное, практически цитатное, тематическое сходство между Жигой из баховской клавирной Партиты B-dur (издана в 1731-м) и арией Глюка, проделавшей длинный путь от первого своего появления в III акте оперы «Антигон» (1756) до финального утверждения в начале четвёртого акта «Ифигении в Тавриде» (1779)[31]. Другие «бахизмы» в творчестве Глюка не столь очевидны, но всякий чуткий слух способен уловить, например, загадочную перекличку жалобной арии Клитемнестры из II акта «Ифигении в Авлиде» (1774) и арии альта в той же тональности си минор из II части баховских «Страстей по Матфею» — загадочна она потому, что «Страсти по Матфею» оставались неопубликованными вплоть до 1830 года, а весной 1747 года, когда Глюк мог находиться в Лейпциге, эти «Страсти» там не звучали. Но, поскольку в данном случае речь идёт не о прямой цитате, а об аллюзии, то связь могла быть опосредованной.
30 апреля 1747 года в лейпцигской церкви Святого Николая (одной из двух главных церквей города) давались «Страсти по Марку» — пастиччо, составленное Бахом ещё в 1731 году из собственной музыки со включением нескольких арий из «Страстей по Брокесу» Генделя. Партитура «Страстей по Марку» не сохранилась, но остались либретто, а также сведения о том, какие фрагменты из предыдущих своих сочинений Бах здесь использовал. Вариант пастиччо, прозвучавший в 1747 году, основывался на музыке Рейнхарда Кайзера, то есть восходил к гамбургским пассионам начала XVIII века.
Думается, что любой музыкант, даже принадлежавший к другой конфессии, не преминул бы пойти послушать такое сочинение: страсти, или пассионы, исполнялись лишь раз в году, в Страстную пятницу. Традиция пассионов, сложившаяся в лютеранской Германии, была совершенно не свойственна ни другим протестантским странам, включая Англию, ни тем более католическим. Правда, у католиков в XVHI веке появился музыкальный аналог этого жанра: страсти на свободно сочинённые поэтические тексты, не содержавшие дословных цитат из Священного Писания. Такие оратории можно было исполнять в концертах. Но они сильно отличались от того, что писали немцы — Рейнхард Кайзер, Георг Филипп Телеман, Гендель, Бах и пр. Во-первых, в немецкой протестантской традиции пассионы были литургической музыкой. Поэтому среди певчих, как солистов, так и хористов, не могло быть женщин — только мальчики и мужчины. Во-вторых, в немецкие пассионы непременно включались церковные песнопения — хоралы, прослаивавшие всю композицию, а нить повествования вел тенор, декламировавший нараспев слова одного из Евангелий. Высказывания Иисуса, цитируемые как прямая речь, исполнялись басом; реплики других персонажей выделялись либо краткими соло, либо хоровыми возгласами. Арии и дуэты, порученные безымянным солистам, выражали эмоциональную реакцию на происходящее; они сочинялись на свободные поэтические тексты, нередко весьма экспрессивные (как, например, упомянутая выше ария альта из «Страстей по Матфею»: «Сжалься надо мной, мой Боже, ради моих слёз! Взгляни, сердце и очи плачут перед тобою горько»). Всё это создавало величественную и многослойную музыкальную драматургию, аналогов которой в опере того времени не существовало.
Пассионная драматургия или её отдельные черты (включая стилизацию хоралов) проявились в музыке реформаторских опер Глюка 1760-х годов и в ещё большей мере в следующее десятилетие. Но познакомиться с образцами немецких страстей он должен был гораздо раньше, странствуя с труппами братьев Минготти по протестантской Германии. Если пребывание Глюка в Лейпциге в 1747 году рассматривается лишь как предположительное, то в Гамбурге в 1748 году он точно был, а ведь именно там в начале XVIII века зародилась сама традиция драматических пассионов, в которых хоралы и речитативы на евангельские тексты перемежались с номерами в оперном стиле. В Гамбурге же весной 1748 года исполнялись «Страсти по Луке» Телемана, причем, согласно местной традиции, с 3 марта по 7 апреля они звучали попеременно в пяти главных церквях города.
В июне 1747 года Пьетро Минготти повёз свою труппу в Дрезден. Там намечались большие торжества по поводу двойной свадьбы. 13 июня состоядось бракосочетание принцессы Марии Анны Саксонской с курфюрстом Максимилианом Йозефом Баварским, а 20 июня в Мюнхене — «перекрёстное» бракосочетание баварской принцессы Марии Антонии Вальпургис с наследным курпринцем Саксонии Фридрихом Кристианом. 25 июня в Дрездене в присутствии обеих пар новобрачных и всего двора играли «Деметрия» Скалабрини. А 29 июня в загородной резиденции Пильниц под Дрезденом состоялось представление под открытым небом небольшой оперы Глюка «Свадьба Геркулеса и Гебы». В печатном издании либретто сочинение именовалось «музыкальной драмой», но по сути оно принадлежало к малым оперным жанрам XVIII века, которые в других случаях обозначались как «серенада», «театральная серенада», «театральное празднество», «театральное действо». Все они предполагали ограниченное число участников, простой пасторальный или аллегорический сюжет, компактную форму (один или два акта), отсутствие громоздких декораций. Такие серенады писались по поводу придворных праздников, и для них выбирались сюжеты из античной мифологии, символически проецировавшиеся на современность. В «Свадьбе Геркулеса и Гебы» действие происходило на Олимпе; желание бога Юпитера (в греческой мифологии — Зевса) отдать в жены Геркулесу, своему сыну от земной женщины, удостоившемуся за подвиги бессмертия, прекрасную Гебу — дочь Юпитера и Юноны, наталкивалось на сопротивление царицы богов. Но любовь в конце концов побеждала, и Юнона признавала доблесть и добродетель Геркулеса.
Это была проба пера в новом для Глюка жанре оперы-серенады на галантный сюжет с музыкой достаточно лёгкой для восприятия, но изящно разработанной, чтобы певцам было где себя показать. Солистов было всего четверо: Юпитера пел тенор Сеттимио Канини, Юнону — контральто Джачинта Форчеллини, Гебу — замечательное сопрано Джустина Туркотти (в вину современники ей ставили только чрезмерную полноту, из-за чего она почти не двигалась по сцене), а Геракла — Регина Минготти (это было последнее выступление восходящей оперной звезды с труппой мужа).
«Свадьба Геркулеса и Гебы» — очаровательное произведение, полное пленительных и задорных мелодий. Однако не все из них принадлежат собственно Глюку. Так, для увертюры он воспользовался материалом одной из симфоний своего миланского наставника Саммартини. Впрочем, уже в этой партитуре заметно, насколько творческий почерк Глюка отличается от принятых тогда стандартов. Львиные «когти» то и дело дают о себе знать даже в непритязательной пьесе на случай.
31
Подробнее см.: