А я думаю, что вот сейчас-то слезка и оторвется. Может, она одиннадцать лет ждала именно этого момента?
Нет, не то. Я не о том думаю.
Я думаю, что Луна не видна отсюда. Хнумам Луна ни к чему, им незачем видеть ее. Что Луна, что Солнце… Нужен ли мне тогда их Единый? Каменный бог… Но тут я вспоминаю о пещере Грей-Дварра… и о чувстве вседозволенности…
Я вхожу в нишу и, поджав ноги, сажусь под слезой гор.
Я жду…
Но свобода — та, первобытная, — не приходит. Я ищу ощущение остроты жизни от сознания близкой смерти, ведь эта штука запросто может убить меня, — но ничего похожего нет. Ничего нет. Здесь не так, как было в пещере. Я сижу… Я уже просто дожидаюсь Эргэнэ. Интересно, что она чувствует под своей слезой, нашептывает ли ей указания неведомый повелитель? Я просто сижу… Я задумываюсь о чем-то, мои мысли убегают из-под контроля…
И вдруг я понимаю, что не больше торна назад Единый незаметно — украдкой, исподтишка, — вложил в меня знание хнумов.
Все виды оружия, известные людям, появились на свет одновременно: в эпоху молодых гор, когда первый дварр услышал Отца. И тогда же разделил Отец народ дварров на способных хранить знание и неспособных. Первым он дал цельные самостоятельные души, а вторым повелел делить свой образ с третьими детьми, крылатыми детьми высоты — грифонами.
Первые стали мужчинами, вторые — женщинами. Дабы как-то различать первых и вторых.
Взрослели горы, дварры познавали Единого, осваивая многообразие видов. И чем больше умел дварр, тем глубже постигал он суть вещей, порожденную волей Отца.
А потом разошлись по земле, распространились, расхватались чужими народами мечи, копья, щиты, луки, дротики, кинжалы, палицы, глюки — произведения фантазии Единого. И дварры, не желая быть среди прочих, навсегда выпустили из своих рук любое оружие. Как родоначальник, как хозяин дварр должен уметь отобрать у врага его меч, или его глюк, или его копье. А точнее, свой меч, свой глюк, свое копье. Отобрать отданное когда-то. Ведь, познавая Единого, дварр познает все мечи, все глюки, все копья. Но дварр ни в коем случае, ни под какими соблазнами не должен заранее вооружать себя, потому что тогда он сужает свой путь, он теряет образ Единого во всей Его цельности и обрекает себя на вечную службу примитивному мертвому инструменту.
Какие топоры, какие стрелы?!
Отобрать — устранить угрозу — и бросить отобранное, чтобы дальше идти налегке.
Без оружия хорошо обороняться. Без оружия трудно нападать.
Для этого в народе дварров присутствовали вторые.
Нет, вторые могли слушать Единого, и слушали, и слышали, но по природе своей они были не способны познать Его полностью. А значит, истинное знание было скрыто от них.
Управляли народом первые. И прозревали волю первые. И на стенах стояли надежным оплотом всегда первые. Воины-тени. Однако…
Однако вторые, растящие грифонов, готовящие из неразумных чудищ бойцов во имя Отца, вторые покоряли для дварров пространства и вселяли ужас в сердца изнеженных жителей южных городов. Они летели убивать, и хранители-дварры сами не всегда понимали, откуда такая ярость в женщинах-гриффинах. Конечно, первые указывали, куда лететь. Но сами первые, если бы им все-таки пришлось нападать, воевали бы иначе…
Не все женщины становились гриффинами. Чтобы стать гриффиной, женщине-гриме нужно было найти в горах яйцо грифона, и гримы штурмовали самые крутые скалы в поисках своей судьбы. Женщина, вырастившая боевого грифона, получала статус, ее неполная душа обретала недостающую треть, новый образ Отца наделялся именем, а безымянные гримы, вернувшиеся ни с чем, могли лишь сидеть в бою позади гриффины да прислуживать ей и дваррам в повседневной вечной жизни.
Дваррам скоро придется вспомнить разницу между мужчинами и женщинами, сказал Колдун. Значит, скоро будет война. Черные рыцари… Дьявол блаберонский, но откуда они взялись?! Черная сила проиграла свой последний бой давным-давно, чуть ли не триста лет назад…
Я встал и вышел из-под слезы.
Последние мысли были уже только моими. Единый больше не говорил со мной.
Ночь
Шаги на лестнице разбудили тишину. Спустя три торна я услышал приглушенный голос Лайка:
— Гилденхом!
Я не спал. Я размышлял о слезах гор.
Лайк Александр вошел и присел на краешек одной из расстеленных шкур.
Однажды он уже приходил вот так, среди ночи. Тогда он посидел рядом, постоял у окна над темной равниной, а потом сказал: «Они очень нужны нам, Гилденхом. От этого зависит все, судьба мира и судьба Луны.»
Что он скажет сегодня?
Лайк Александр сидит в сворде от меня. Я слушаю его молчание. В его молчании смешаны удивление и растерянность. Редкая смесь для обладателя Светлого Клинка Диайона.
Он встает и, отпечатывая шаги по каменным плитам, подходит к окну. Доля Апвэйна. Мерзлая равнина под студеными звездами. Луна сейчас не видна, но она, конечно же, стремится к полнолунию.
— Знаешь, Гилденхом, почему они не убили нас сразу? — произносит Лайк.
Я молчу, и он продолжает:
— Они увидели звезду. Звезда сказала им, что к ним должен прийти герой. Их герой. С волшебным мечом и одним другом. Посланец Отца Гор.
— Лайк Александр, — выговаривают мои губы, а руки сами тянутся за мечом. — Ты — хнум?!!!
— Нет, — отвечает Лайк. — Я селентинец. Но я их герой. И они готовы в меня верить.
Мы молчим вместе. В моем молчании присутствует раздвоение сознания, желаний, обязанностей. Молчание Лайка постепенно обретает логическую стройность, в конце которой вот-вот появится решение.
Наконец, Лайк оборачивается и сообщает:
— А Колдуна они убили. За учение о восьми стихиях.
Новое утро
Я проснулся под сшитыми вместе грубыми шкурами. Жесткий мех северной свиньи лучше других защищал от холода. Я осторожно освободил голову.
Ритм. Каждое утро похоже на предыдущие. Может быть, в этом секрет счастья? Только нужно иногда менять ритмы. В моей жизни их сменилось уже несколько. Ритм Златограда. Ритм монотонных дорог. Ритм Храма. И теперь — ритм Темного Аметиста.
Опять за пределами нагретого пространства был холод, а за пределами башни — страшный холод; опять я пил горячий отвар, и отвращение боролось с удовольствием; тысячелетняя магия напитка дварров одолевала всепроникающий северный ветер, но я старался не думать, что вслед за временем оникса неминуемо наступит время ясписа. Сегодняшнее утро повторяло своих собратьев-близнецов, точно так же долю назад я старался не думать, что вслед за временем хрисолита неминуемо наступит время оникса. Утро было точь-в-точь таким же.
Внешне.
На самом деле все изменилось.
Появилась двойственность.
Царство камня, в котором я находился, безусловно, совершенно точно было созданием Единого. Каменный стол на тысячи йонов, от замка до перевала, принадлежал Ему. Все в Темном Аметисте состояло из камня, и сам народ дварров был недвижим и неизменен. Я понимал: об него можно разбиться, в крайнем случае сдвинуть с места, но его нельзя изменить. Миссия Лайка представилась мне невыполнимой.
Однако в самого Лайка я продолжал верить.
Почему?
Потому что царством непрерывного преображения были мы. Мы разлились по земле, стремясь заполнить свободное место (я опять повторяю, каждый день я повторяю одно и то же), мы растворили в себе культуры, теории, учения, ни от чего не отказываясь, ничему не подчиняясь. Луна ежегодно переливала нас из одного сосуда в другой, чтобы мы не застаивались, не замирали, ведь стоячая вода — это болото, это ярки, бездарный несчастный народ.
Однако не верить в Единого Отца неизменности и неподвижности я теперь не мог.