У Бедира упало сердце, в душу прокралась холодная жуть. Он осторожно налил себе еще вина, смутно удивляясь, почему не дрожит рука.
- Трех тысяч недостаточно. Даже если крепости устоят, мы должны вступить в Белтреван, чтобы уничтожить Посланца, а для этого нам понадобится каждый человек.
- Знаю,- лицо Дарра было хмурым, морщины на лбу и щеках запали глубже, и в свете факелов под глазами залегли густые тени.- Но это лучшее, что мы можем сделать. Это и молитва Госпоже, чтобы три тысячи защищали Лозинские ворота, пока не подоспеют остальные.
- Да благословит Госпожа нашу цель,- торжественно произнес Бедир.
- Если нет,- спокойным голосом сказал Дарр,- мы увидим гибель Королевств.
- Нет,- Бедир покачал головой.- Ибо меня к тому времени тоже не станет.
Дарр ничего не возразил: он знал, что Владыка Тамура отплывет на север с первым судном.
- Молюсь, чтобы до этого не дошло,- прошептал он.- Как король, но еще больше - как твой друг.
- Знаю,- сказал Бедир, поднимаясь.- Но довольно об этом. Как сказала Грания, пора спать.
- Да,- вздохнул государь.- Спи покрепче, мой друг. Я еще ненадолго останусь здесь.
Бедир поклонился и покинул зал, где Дарр остался сидеть в одиночестве, взирая на осадок в своем кубке, и государственное бремя тяжко давило на его узкие плечи. В дворцовых переходах зашевелились сонные слуги, но Бедир отослал их взмахом руки, предпочитая остаться наедине со своими мыслями, пусть сколь угодно неприятными. Сколько из лесного народа собралось в том огромном становище? Сколько тысяч клинков затачиваются прямо сейчас, чтобы ударить по Королевствам? И Посланец - впереди Орды! Какие чары он может применить против крепостей? Какую мощь дарует Ашар дикарям? "Госпожа,сказал он мысленно,- если ты любишь Королевства, будь с нами! Помоги! Ты нужна нам теперь так, как никогда не была нужна прежде".
Имей он привычку молиться, как заведено, он преклонил бы колени и совершил бы все по обряду, но он таким не был, а поэтому закрыл за собой дверь спальни и, устроившись, стал засыпать. Последняя его мысль была о сыне, который утром выйдет на свой первый поединок против бывалого бойца, весьма сведущего в грозном искусстве траджеа.
Кедрин же никаких дурных предчувствий не испытывал. Бросив вызов, он чувствовал себя несколько смущенным оттого, что вызвал такое волнение в обеденном зале. Его слова и то, что ответил Хаттим, быстро разнеслось вдоль столов, пока каждый мужчина или женщина не узнали о предстоящей траджеа. А затем слуги разнесли новость по дворцу. А уж теперь, он не сомневался, весь Андурел должен знать, что он обвинил Владыку Усть-Галича в трусости. Смущение его, однако, уравновешивалось искренним гневом на Хаттима и его плутни. А когда он заметил, что Эшривель смотрит на него с большим вниманием, чем прежде, он и вовсе расправил плечи и улыбнулся, решив доказать, что того стоит.
Обед завершился скромно, не было и обычных танцев - вместо этого король Дарр объявил, что утром состоится поединок, и предложил всем присутствующим пораньше удалиться на отдых. Пока все расходились, Кедрин то и дело чувствовал на себе чей-то быстрый взгляд и несколько раз услышал замечания придворных, все больше таких: жаль, мол, будет увидеть, как такое красивое лицо разобьет каба Хаттима.
Но юноша и помыслить не мог что-либо подобное, ибо ему и в голову не приходило, что он может проиграть. То было не тщеславие и не юношеское безрассудство, но скорее глубокое убеждение, что он должен победить. Ведь его учил Тепшен Лал, и он помнил прощальные слова кьо. Более того, победив, он должен обеспечить безусловное участие Усть-Галича в грядущей войне. А это было столь важным для общего дела, что Кедрин чувствовал: Госпожа должна даровать ему победу. Ему еще больше придала твердости легкая улыбка, которой наградила его Эшривель, поднявшись, чтобы последовать из зала за отцом.
И Кедрин спал крепко. Последняя его мысль была о принцессе, и он решил, не колеблясь, что она - прекраснейшая из женщин в Трех Королевствах.
Он проснулся прекрасно отдохнувшим, отослал слугу, который пришел помогать ему одеваться, помылся сам и отобрал одежду, которую счел подобающей случаю. Облаченный в штаны из мягкой оленьей кожи, заправленные в высокие сапоги из кожи покрепче, и в простую полотняную рубаху, он направился в покой отца, где был подан завтрак.
Отец нарядился на подобный же манер - правда, он надел еще накидку без рукавов с тамурским кулаком на груди и на спине, на поясе висел кинжал.
- Хаттим выберет короткую кабу,- предупредил Бедир,- и, возможно, круглый щит. Галичане бьются больше пешими. Как я понимаю, он любит выпады. Низкие.
Кедрин спокойно кивнул. Он предпочел бы длинный учебный меч, так как привык к добрым тамурским клинкам. Но чувствовал, что и другим оружием много с кем может потягаться.
- Ты не боишься? - спросил Бедир. То был праздный вопрос.
- Нет,- улыбнулся Кедрин.
- Хорошо. Нам надо подкрепиться. Но умеренно.
Совет, как знал Кедрин, был мудрый, хотя в нем и не имелось надобности. Слишком полное брюхо склонно сильнее страдать от колющих ударов короткой кабы. А они, даже в легкой броне, которую наденут противники, могут быть весьма болезненны. Кедрину пришло в голову, что Бедир необычно озабочен. В твердыне Кайтина отец не колебался особенно по поводу участия сына в общих схватках или учебных поединках. Но теперь он внимательно следил, как Кедрин потягивает питье, дополнившее хлеб и фрукты, которыми они позавтракали, и предлагал советы насчет приемов, которые мог применить Хаттим. В конце концов Кедрин вынужден был попросить отца прекратить, ибо это убавляет твердости.
- Прости,- улыбнулся Бедир.- Как Владыка Тамура я знаю, что он тебе по силам, но я еще и твой отец. И все забываю, что ты вырос.
Кедрин кивнул, понимая, что их отношения еле уловимо меняются с тех пор, как они въехали в Белтреван. Он вступил в леса юношей, жаждущим доказать свое право называться мужчиной, полным почтения к отцу и охотно признающим первенство Бедира во всем. Теперь, хотя он и не мог точно определить, когда или как это случилось, он и впрямь стал мужчиной. Его не просто ранило стрелой дикаря, в нем произошла некая внутренняя перемена, возросла вера в себя и знание своих возможностей. Он по-прежнему испытывал почтение к Бедиру, как к своему Владыке, но теперь готов был спорить с ним, как с отцом, сам принимать решения и следовать им, даже если Бедир не выразит согласия. Во многом это было странное чувство, но оно было приятным.
- Да,- сказал Кедрин.- Это так. И ты все еще мой отец, но теперь я сам должен за себя биться. Хаттим Сетийян - моя первая задача.
Бедир посмотрел на него с некоторой печалью в глазах, затем наклонил голову и заулыбался.
- Тогда иди и бейся,- сказал он.- Вздуй хорошенько этого хлыща. Но, Кедрин, не изуродуй его навсегда.
Кедрин рассмеялся, довольный, что Бедир так уверен в нем.
- Нет,- пообещал он,- просто отлуплю его достаточно, чтобы он запомнил урок.
Они поднялись вместе и направились туда, где, по обычаю, встречались участники траджеа до поединка.
Дарр уже восседал на престоле. Его худобу скрывало роскошное парадное одеяние, зеленое с малиновым, плечи были подбиты для придания дополнительной стати, тяжелая корона скрывала скудость волос. Эшривель сидела рядом на престоле пониже, одетая в белоснежный наряд, расшитый золотой нитью - на волосах золотая повязка, платье стянуто золоченым поясом. Кедрин снова ощутил, как участились удары его сердца, когда он поглядел на девушку, спрашивая себя, не озабоченность ли видит в ее глазах - еще более синих, чем у Уинетт. Когда девушка улыбнулась, он испытал нечто незнакомое, как будто они здесь были вдвоем, и разве что скрытый хор возвышал голоса в песне, которую только он один и слышал. Это было чудесно, и он ответил улыбкой, в открытую любуясь красотой Эшривель и решив, что это еще одна причина одолеть Хаттима - ибо вспомнил, как Владыка Усть-Галича беседовал с ней за обедом, точно со старой знакомой. Кедрин еще не понимал, что это просто ревность.