— Во имя Госпожи! Свершилось!
А затем понял, что крепостная стена теперь видна с полной отчетливостью, что жаровня посылает белый дымок навстречу все ярче разгорающемуся дневному свету, являя глазам стоящих все удлиняющийся участок стены. Дымок от углей прямым столбом пронизывал воздух, в самом зените сливаясь с лазурью неба.
Он ощутил торжество. Это чувство все росло, поглощая его, и он не понимал уже, вызвано оно тем, что тьма развеялась, или тьма отступила именно перед этим чувством. Его дух воспарил, когда Кедрин следил, как чернота уносится прочь клубящимися клочьями, словно туман по ветру, отдельные черные нити тянутся к белизне над жаровней, но та лишь поглощает их, сама оставаясь чистой, и тьма тает все быстрее и быстрее. Он услыхал возбужденные крики защитников крепости, ощутил лучи солнца на своем лице — такого теплого и чистого после мерзостной ночи Посланца. Подняв взгляд, юноша окончательно убедился, что небеса чисты, а опустив глаза, увидел, как в обе стороны от него тянутся зубцы стены и меркнет в великолепии дня тусклый огонь факелов. Под стеной наваждение еще немного задержалось, но вскоре принц увидел, что и оно откатывается, словно прибрежная грязь отступает перед чистыми водами реки.
Он услышал слова Грании:
— Хвала Госпоже, удалось! — Тут их пальцы разомкнулись, а Уинетт встревожено крикнула. Взгляд Кедрина на миг затуманило, он повернулся и увидел, как Уинетт подхватывает упавшую Гранию и бережно опускает ее на камни парапета. Мгновение спустя юноша уже стоял на коленях, подложив руку под седую голову. Сердце его стучало, как барабан, а птичьи глаза маленькой женщины помутнели.
Уинетт все еще сжимала морщинистую ручку — только теперь не для объединения душ, а чтобы пощупать пульс. Когда девушка взглянула на принца, лицо ее было понурым.
— Быстро неси ее в больницу, еще можно успеть.
Он подхватил Гранию, не замечая больше Бедира и Рикола, и поспешил за Уинетт вниз по ступеням, полным шумных солдат, ринувшихся наверх, чтобы приветствовать день. Но их улыбки угасали, когда раздавался крик Уинетт, требовавшей дорогу.
Они добежали до больницы, и Кедрин осторожно уложил Гранию в ее постель, встав на колени рядом. Уинетт занялась своими снадобьями, а он вновь искал в себе ту целеустремленность, которую постиг только что, чтобы опять вдохнуть жизнь в это угасающее существо, не желая его терять.
Затем послышался голос — и было непонятно, звучал ли он в келье или шел откуда-то изнутри. Это Грания говорила с ним.
— Я умираю, Кедрин, но мы показали Посланцу, что он не всесилен. Остальное — твоя забота. Твоя и Уинетт. Помни, сестер — две, Кедрин!
— Нет! — вскричал он вслух. — Не умирай!
— Это неважно, — сказал голос, который не был голосом. — Разве твой кьо не научил тебя, что смерть — это ничтожная малость? В тебе есть сила, которой я прежде не видывала. Научись ее применять, Кедрин. И всегда помни, что Госпожа с тобой.
Он собирался еще что-то сказать, но Уинетт отодвинула его, приблизив к губам Грании кружку. Приподняв поникшую голову, она влила в рот Сестре несколько темных капель. Грания проглотила их и начала задыхаться. Уинетт мгновенно опустила ее голову и прижалась губами к губам, дыша изо рта в рот. Кедрин беспомощно смотрел, как Уинетт поднимает сложенные ладони и опускает на грудь Грании, затем снова склоняется над побледневшим личиком. Грания перестала двигаться. Несколько долгих мгновений спустя Уинетт выпрямилась, подняла руку и убрала под повязку непослушную прядь. Она коснулась глаз и губ Грании, бормоча молитву Госпоже, затем, повернувшись, сообщила Кедрину то, что он уже знал:
— Она мертва.
В ее глазах стояли слезы, и Кедрин, не думая, потянулся к ней, ища утешения в потере и сам стараясь дать его. Уинетт упала в его объятия, ее лицо приникло к его груди, прямо к твердым железным звеньям кольчуги. Она рыдала от скорби, и вдруг он заметил, что слезы увлажнили и его щеки. Он держал ее, гладя волосы и совсем некстати отметив, что они недавно вымыты и запах их нежен, как прежде. Позади нее на постели лежала Грания и словно спала с легкой улыбкой на губах.
— Она говорила со мной до того, как умерла, — пробормотал он. — И сказала, что это неважно.
— Так учит нас Госпожа, — ответила Уинетт приглушенным голосом. — Но Госпожа не запрещает нам оплакивать потерю любимых. Она знала, что умрет. Я предупреждала, что она еще слишком слаба для борьбы с темными чарами. Но она твердила, что Высокая Крепость падет, если она станет медлить.
— Она была права. — Кедрин знал, что это так, хотя не понимал, откуда, собственно. — Крепость не смогла бы дольше противиться чародейству, а если бы пала Высокая Крепость, погибли бы и Три Королевства.
Он почувствовал, что Уинетт меньше вздрагивает от плача, затем плач прекратился, лицо Сестры запрокинулось, и та взглянула на него в изумлении и одновременно в скорби.
— Ты сказал, она с тобой говорила? Но она была слишком слаба.
— Не думаю, что она говорила голосом, — ответил он, глядя на Уинетт. — Я словно слышал слова внутри головы, пока она не умерла. Она сказала, что во мне есть сила.
Глаза Уинетт округлились, и он уже не мог не думать, как они хороши, а это напомнило ему, что он все еще обнимает ее и что несмотря ни на что, это ему нравится.
— Лишь великие мастера могут слышать разумом, — в ее голосе звучало благоговение. — И ни у одного мужчины еще не обнаруживалось такого дара.
Кедрин не знал, что ответить.
— Она сказала: мы показали Посланцу, что он не всесилен, — повторил он. — И что остальное — наша забота. Твоя и моя.
— Ничего не понимаю, — прошептала Уинетт, то и дело смаргивая слезы.
— Я тоже, — подхватил Кедрин. — Но она так сказала.
— Мужчина с даром. — Она глубоко задумалась и, кажется, не замечала, что он все еще обнимает ее. Или не придавала этому значения. — Кто ты, Кедрин Кайтин?
— Не знаю, — честно признался он.
— Я тоже, хотя уверена, что ты больше, чем просто принц Тамура.
Она долго глядела в его глаза задумчивым взглядом. Затем, похоже, все-таки опомнилась, разомкнула его руки и встала, все еще глядя ему в лицо и отрешенно улыбаясь. Он потянулся, чтобы смахнуть с ее щеки слезу, — кожа Уинетт под пальцами была совсем мягкой. Только тут женщина осторожно оттолкнула его. Между ними опять легла дистанция, предполагаемая ее положением Сестры.
— Теперь, когда наваждение развеяно, — сказала она, — тебе, наверное, лучше поспешить на стену.
Кедрин кивнул, желая опять ее коснуться, что-нибудь сказать, но не мог найти слов. Вместо этого он улыбнулся и вышел, предоставив Уинетт готовить Гранию к похоронам. Не оглядываясь, юноша быстро шагал по больнице, видя теперь в глазах раненых, где недавно было только отчаяние, новую надежду.
Снаружи надежда была не менее осязаема, чем недавняя тьма. Там, где недавно люди спотыкались во мгле, а в голосах звучала беспомощность, теперь слышались возгласы торжества, все летали, как на крыльях. Теллеманы выкрикивали приказы, кордоры отзывались громкими голосами. По дворам и галереям эхом разносился лязг оружия, целеустремленность вновь наполнила Высокую Крепость, и Кедрин ощутил радость, смешанную с печалью о Грании. Жертва не оказалась напрасной, ибо Высокая Крепость вновь стала могучим оплотом против варварского вторжения, солдаты, избавленные от тяжелой ноши, жаждали скорее доказать, чего они стоят.
Когда Кедрин добрался до северной стены, он увидел, что у них появилась такая возможность. Его ждал Бедир, рядом с ним стоял хмурый Рикол.
— Она мертва, — сообщил принц. — От нее потребовалось слишком много.
Затем поглядел на север и раскрыл рот.
На крепость нацеливались три катапульты, рядом с ними стояли три огромные осадные башни — неустойчивые сооружения из грубо обработанного дерева, увешанные шкурами и щитами. Они были взгромождены на площадки с колесами и, несмотря на неумелость работы, смотрелись весьма грозно. Каждая была достаточной высоты, чтобы атакующие могли перейти с нее на стены крепости. Наверху он разглядел петли — значит, варвары готовы спустить мостики, чтобы их воины перебежали на крепостные стены. Перед башнями красовались две низкие хижины, у каждой впереди выступало мощное бревно, а по сторонам виднелось по три колеса.