Матафей, увидев улыбку на лице Зосимы, в ярости швырнул иголку под ноги и ушёл во двор плотника.
Пока происходили эти события, первосвященник Анна, в ожидании праздничного завтрака, решил прогуляться под кронами деревьев в глубине двора, где были сложены стопками обработанные кедровые брёвна и доски, которые источали пряный запах смолы. Когда первосвященник услышал голос Иешуа и, выйдя из-за дерева, увидел хрупкого мальчика с глазами полными слёз, с лицом грустным, на котором уже лежала печать детских страданий, что остаются на всю жизнь в чертах лица, Анна поразился не тому, что подросток плакал ( мало ли детей плакало от обид родителей?), а тому возвышенному чувству, что коснулось души первосвященника, едва он приблизился к Иешуа. Анна подошёл к мальчику и опустил руку на его худое плечо.
- Бог тебя услышал и своим перстом направил меня в этот двор, чтобы я утешил тебя.
Потрясённый Иешуа, дрожа всем телом, торопливо смахнул с глаз слёзы, чтобы лучше видеть того, кто стоял перед ним, быстро глянул в лицо первосвященника. И в тот же миг обострённая нервным напряжением чувственная душа Иешуа ощутила нечто враждебное, что должно изойти от этого человека на него, Иешуа, в будущем. Мальчик шагнул назад, не спуская глаз с Анны, но весь облик первосвященника являл собой доброту и большое расположение к подростку. Иешуа, как и подобало юности, верящей тому, что видели глаза, быстро забыл странное видение, растерянно пробормотал:
- О, Анна, разве можно утешать в день субботний?
Первосвященник быстро шагнул к Иешуа и, чувствуя прилив нежности и любви к этому необычному подростку, возложил ему на голову руки.
- Закон можно нарушить во имя спасения души человека. Бог милосерден. Он всегда простит.
Зерно упало на благодатную почву! Потрясённый Иешуа замер: слова Анны были кощунственны, но они были сказаны первосвященником, который говорил с Богом и, значит, эти слова истинны и исходили от Бога.
Анна погладил мальчика по голове, глянул на книгу, которую держал Иешуа в руках.
- Ты уже знаком с Писанием?
- Я его знаю наизусть.
Тут появился Матафей, сурово вперился взглядом в смущенного мальчика, спросил:
- А известно ли тебе, чадо, сколько букв в Писании?
Иешуа потупился.
- Нет.
- А известно ли тебе различие, которое существует между Законом Моисея и Талмудом?
- Нет.
- Тогда слушай и внимай:…чтение Мишны, первой части Талмуда, является делом настоящим. А Гемары – второй части – высокопочтенным, главным. Это правильное толкование Писания. Вот поэтому различие между Законом Моисея и Талмудом такое же, как между водой и вином.
Анна привлёк к себе растерянного мальчика, для которого всё, что он услышал за эти минуты, было удивительным и потрясающим всё его сознание.
Матафей же, обернувшись в ту сторону, где находился Иерусалим и, простерев к сему городу и Храму длинную руку, с чувством удовлетворения заговорил
- Если ты знаешь, чадо, Закон Моисея, то ты должен знать и то, что в нём существует двести сорок восемь утвердительных правил по количеству членов в человеческом теле и триста шестьдесят пять отрицательных правил по числу артерий и вен человека. Общая сумма сиих святых чисел будет равна шестистам тринадцати, что есть количество слов в десятисловии…
Мальчик в полном изумлении смотрел на вдохновлённое лицо книжника и на Анну, который, напряжённо хмурясь и прижав кулак к своим губам, надсадно покашливал и умственно кивал головой.
Иосиф позвал всех к столу.
Когда дети и взрослые расселись на лавках, а Мария укрылась в доме, Матафей скороговоркой проговорил молитву, закончив её обычными словами:
- Благодарим тебя, Боже, что ты не создал нас язычниками, женщинами и ам-гаарцами…
Первосвященник разломил хлеба и подал каждому. Все молча и с большим аппетитом стали вкушать простую, но сытную пищу плотника… все, кроме Иешуи. Он благоговейно смотрел на Анну и на Матафея.
После хорошего завтрака Матафей заговорил с Иешуа о Писании. Его слова были похожи на допрос, однако ответы мальчика были точными и ясными. И это смягчало суровую душу книжника. А Иосиф, видя, что подросток говорил с важными людьми так, как можно говорить с равными себе, открыв рот, глядел на него и не узнавал. Мария тоже, выглядывая из дома и прикрывая лицо платком, испуганно смотрела на старшего сына и не понимала, почему важные люди: Анна и Матафей с вниманием слушали её Иешуа и одобрительно кивали головами.
Поздно вечером Иосиф, ложась на деревянное ложе рядом с женой и поглядывая в угол, где спал Иешуа, тихо сказал Марии:
- Женщина, а ты заметила, как он говорил с ними?
- Да, заметила, супруг мой возлюбленный.
- А чего же он так говорил с ними? О чём?
В голосе мужа Мария услышала дрожь и, воспринимая её, как недовольство старшим сыном и, боясь, что Иосиф вновь мог вспомнить страшную обиду, которую нанёс ему Панфера, она торопливо сказала, прижимаясь к супругу:
- Ой, да разве ты не знаешь, что он с придурью?
- Да, оно и видно…А то разве он стал бы говорить так…- Иосиф положил руку на талию Марии и перед тем, как обнять её, громко воскликнул: - Боже, позволь нам сделать это греховное соитие токмо во имя рождения иных детей, а не ради блуда!
Глава одиннадцатая
Антипатр проскакал половину пути по горным дорогам, держа направление в сторону Генисаретского озера, на западном берегу которого стоял его город Ливиада, названный так в честь жены Августа. Перед городом Фавор тетрарх придержал коня и перевёл его стремительный бег на шаг и вдруг услышал далёкий голос, приглушённый расстоянием. Тетрарх быстро обернулся и посмотрел вбок. Там внизу на выжженной солнцем бесплодной земле толпились фаворяне перед огромным камнем, на котором размахивал деревянным крестом молодой иудей и трубным голосом что-то кричал. Антипатр немедленно свернул вниз и по тропке, сопровождаемый свитой, спустился на нижнюю каменную террасу, остановил коня над оратором. Прислушался.
Оратор, мальчишка лет пятнадцати яростно потрясал крестом и рукой, бегал по каменной площадке, призывал народ пойти за ним к Иордану. Там он готов окрестить святой водой всех, кто хотел освободиться от грехов и греховной жизни, остановить своим глаголом воды святой реки, перевести по суху безгрешный народ на другую сторону Иордана. После чего должно было исчезнуть римское владычество.
Народ внимательно слушал, смущался, боясь римлян. И, кажется, готов был последовать за юным пророком, как внезапно на горизонте заклубилась пыль, не видимая пока тем, кто стоял внизу перед оратором. Это мчался эскадрон Панферы.
Антипатр улыбнулся при виде всадников и, чуть повернув голову лицом назад, тихо сказал:
- Это будет любопытное зрелище.
Римляне развёрнутым строем, охватывая людей с трёх сторон, стремительно приближались. Фаворяне наконец заметили эскадрон, толкая друг друга, начали разбегаться.
Звук дробного топота конских копыт нарастал. Юный пророк с яростью на всадников, спрыгнул с камня вниз, неторопливо сел на осла и с гордо поднятой головой поехал прочь.
Римляне, как смерч проскакали через бегущую толпу иудеев, обрушив на них удары мечей и копий.
Панфера остановил коня у огромного камня, с которого только что говорил юный пророк. Снял с седла сумку и сел в тень. Глянул исподлобья наверх, где находился Антипатр, хмыкнул и повернулся к нему спиной, а лицом - к месту резни. Там его солдаты деловито снимали с убитых и раненых иудеев одежду, делили её между собой.
Центурион вынул из сумки кожаную фляжку с вином, ломоть белого пшеничного хлеба, связку чеснока и начал закусывать.
При виде пренебрежения, проявленной к нему, государю Галилеи, на территории которой сейчас находился Панфера, Антипатр побледнел от приступа гнева, и его рука потянулась к поясу, на котором висел меч. Тетрарх уже мысленно видел, как он отрубал язык Панфере, как тот плевал кровью, распятый на кресте и мотал головой, распугивая птиц…