- Я видел твои дары и остался ими доволен и тобой. Но ведь ты что-то просишь?
- Да, Цезарь, я хочу пригласить тебя во дворец на пир.
Принцепс обратил угрюмое лицо на царя и улыбнулся, вышел из носилок и. добродушно посмеиваясь, взял молодого иудея под руку.
- Ну, если ты угодишь мне, то…
- … я приглашу тебя на следующий пир.
Тиберий рассмеялся и, грозя Ироду пальцем, оглушительно крикнул:
- Что-то мне в последнее время стали нравиться иудеи!
Впрочем, он тут же умолк и, насупься, уже думая о другом, наклонился к царю и тихо пробормотал:
- Сегодня ночью сопровождай меня. Своим я не верю.
И они поднялись на второй этаж, где перед залом, в котором должна была состояться вечерняя трапеза, ожидали Цезаря его «друзья» и среди них была Иродиада с Филиппом, и всё огромное семейство принцепса.
Тиберий остановился перед семьёй Германика, внимательно глянул в лица подростков Нерона и Друза, скользнул взглядом по шестилетнему Гаю с прозвищем «Калигула». Ну, кто мог предвидеть в этом малыше с задорным открытым лицом и чудесными глазами гнусного тирана. А в его сестре маленькой девочке Агриппине, похожей на ангела, коварную отравительницу, родившую ещё большего тирана Нерона. Но всё это в будущем, а пока семейство Цезаря с искренними улыбками на счастливых лицах встретило Тиберия. Он равнодушной рукой приласкал внуков и прошёл в зал, возлёг на ложе, пригласив жестом руки возлечь рядом на соседнее ложе Антипатра.
Двойные ложа, на которые римляне ложились головами друг к другу или ногами, располагались овальными кругами в зале. Перед ними находились низкие столики с подносами полными мелко порезанного мяса, рыбы, фрукты, овощи, масло, кувшины с вином и родниковой водой для смесей. Так же перед каждым ложем стояли корыта для испражнения еды.
Ликторы встали по обе стороны у входа в зал, а Иуда впереди них, лицом к Цезарю, который вновь глянул на детей Германика, крикнул:
- Ну, кто из вас хочет быть Цеазарем!? Бегите ко мне. И кто первым добежит, тому и быть Цезарем.
Калигула с визгом бросился к деду и, опередив старших братьев, подскочил к Тиберию, схватил его за руку и счастливо закричал:
- Я Цезарь! Я Цезарь!
Тиберий с хохотом бросил ему на шею свой лавровый венок.
- Вот ты и Цезарь. А хорош ли ты будешь, когда наденешь тогу?
- Да - да, я буду благородным, как мой отец.
Дед насупился и недовольным голосом сказал:
- А что? Я хуже его, что ли?
Мальчик , видя, как озлобился его дед, перестал прыгать и смеяться и, наморщив лоб, секунды две думал, что ответить, и ничего не придумав, весело сказал:
- А все говорят, что ты плохой. А многие говорят: негодяй.
Тиберий в приступе ярости швырнул мальчика в сторону и. бросив ненавидящий взгляд на Германика, пробормотал:
- Вот чему твоя жена учит ребёнка. Кто занимается его воспитанием?
В наступившей тишине с последнего рядя лож поднялся Сенека и. сильно дрожа коленами, выступил вперёд.
- Я, Цезарь.
Тот, желая смягчить напряжение в зале, мягко и приветливо спросил философа:
- А тебе известно: как звали Ахилла среди девушек?
- Да, Цезарь. Он носил имя Пирры.
- А почему он носил женское имя?
- Потому что Ахилл до пятнадцати лет не знал, что он был мальчиком.
Тиберий откинулся на спину, оглушительно рассмеялся, потом протянул Сенеке руку для поцелуя. Тот почтительно приложился губами к огромной деснице принцепса и отступил назад. А после трапезы в саду Сенека долго плевался и тёр концом тоги свои губы, плакал и яростно топал ногами. И, ненавидя себя за только что пережитый страх, мучаясь за свой поступок, который не соответствовал прошлым взглядам – ведь подобное он всегда порицал в других людях – с краской стыда на лице, закрывая его тогой, Великий Сенека бросился вон из сада.
Глава семнадцатая
В Мамертинской тюрьме на одной из крышек, что прикрывали узкие отверстия глубоких темниц, была привязана медная табличка с надписью « С узником не говорить.Так повелевает мать Цезаря». В квадратной металлической крыше было небольшое отверстие в два мужским кулака. Через него в присутствии коменданта тюрьмы один раз в неделю надзиратели бросали в камеру куски хлеба и опускали на бечёвке кувшины с водой. И так как кувшины всегда отвязывались внизу, то это говорило всем, что таинственный, молчаливый узник жив.
В тёмной вонючей камере, где только днём слегка рассмеивался мрак, сидел, привалившись к стене, заросший длинными волосами в лохмотьях египтянин Латуш. Казалось, что он спал. Всё его тело с увядшим лицом выражало равнодушие к собственной судьбе. Внезапно он вздрогнул, быстро поднял голову и широко открытыми глазами начал пристально вглядываться в невидимую точку прямо перед собой.
В это позднее ночное время к воротам Мамертинской тюрьмы подошли два закутанных в плащи человека. Один из них окликнул стражника на стене, назвал пароль. Ворота чуть приоткрылись, в глубине коридора с пронзительным визгом и скрипом начала подниматься вверх тяжёлая металлическая решётка. Двое незнакомцев, не открывая лица, быстро прошли по коридору во двор тюрьмы. Один из них - Тиберий – зычным голосом приказал страже проводить его к коменданту.
Стражник с факелом в руке пошёл вперёд, но толи Цезарь торопился, толи не желал идти следом за полусонным человеком, он вырвал факел у стражника и стремительным шагом направился по широкой лестнице на второй этаж.
На втором этаже находились казармы гарнизона и великолепные апартаменты коменданта, которые по своей роскоши и богатству мало чём уступали апартаментам первых вельмож Рима.
Впрочем, государственная тюрьма имела столь важное значение в судьбах республики, что, как правило, должность коменданта мог получить только патриций или сын сенатора.
Тиберий вошёл в зал, что был ярко освещён мёртвенно - бледным светом луны, которая висела на квадратным проёмом в крыше, остановился перед бассейном, хлопнул по плечу коменданта, спавшего на ложе у бортика. Гней Пизон открыл глаза и, узнав Цезаря, неторопливо встал на ноги.
Ночь была жаркой и душной. Цезарь обильно потел, тяжело дышал и часто отирал шею и лицо концом тоги. Оттолкнув Пизона, Тиберий, с облегчённым вздохом плюхнулся на ложе, указал Ироду на кресло и обратился к полуголому коменданту , который невозмутимо, спокойно смотрел на Цезаря:
- Достань из ямы астролога Латуша. Но будь осторожен: приведи его сюда в кандалах, и возьми палача. Быстрей.
Засов на крышке темницы был заклёпан так прочно, что не поддавался ударам кувалды надзирателя. И он вынужден был, понукаемый Пизоном, сорвать с петель металлический лист, после чего сбросил в яму крепкую бечёвку, крикнул, наклоняясь над смрадной дырой:
- Эй, ты там? Привяжи себя!
Латуш схватил конец бечёвки и поднял вверх лицо, которое сейчас было полно жизни и энергии, глянул на далёкий квадратный проём, где в свете факела торчала голова стражника. Латуш торжествующе улыбнулся, захлестнул бечёвку на руке петлёй и ответил:
- Поднимай!
Когда он появился в дыре, Пизон схватил его за волосы и. притянув к себе, торопливо зашептал:
- Сейчас ты будешь говорить с Цезарем. Попроси у него для меня провинцию, и я дам тебе свободу.
- Ты лжёшь, Пизон.
- Ну, хорошо….Я не имею права отпустить тебя из тюрьмы, но я могу дать тебе хорошую камеру, хорошую пищу и рабынь.
Латуш прищурил миндалевидные глаза и, глядя в упор на коменданта, с иронией в голосе ответил:
- Ты лжёшь, Пизон.
- Ну, тогда я посажу тебя в яму к крысам.
- Я не вернусь сюда, Пизон,- холодно сказал египтянин.
Пизон в ярости оттого, что астролог посмел говорить с ним голосом свободного человека, поднял кулак.
- Цезарь не выпустит тебя из тюрьмы. И ты навсегда останешься в моих руках, и я растерзаю тебя.
- Нет, Пизон, - страстно заговорил Латуш.- Ты однажды кинешься к моим ногам, и будешь умолять меня о пощаде. А я буду смеяться. А потом появится толпа и разорвёт тебя на куски!