— Тебе жарко, — сказал он, когда жжение наконец-то прекратилось. — Посиди немножко.
И хотя ее губы уже сложились для слов протеста, он обнял ее за талию и заставил присесть на стену.
— Ну что, — произнесла она, ставя корзинку рядом и аккуратно разглаживая платье. — Снова хвастаешься?
— С каких это пор я должен хвастаться перед тобой?
Он сел на землю у ее ног и прислонился спиной к ее коленям, радуясь возможности устроить себе перерыв. Она стала гладить его по голове, а он нежился и наслаждался этими прикосновениями.
Несколько минут они сидели и молчали, слушая пение птиц в лесу, жужжание пчел в цветущих травах и почти неразличимый шепот ветерка в ветвях деревьев.
— Ты, конечно, понимаешь, — спокойно произнесла Алкмена, — что доводишь меня до исступления.
Он нахмурился:
— О чем ты говоришь? Тебе не нравится, что я сюда приехал?
Ее рука ласково шлепнула его по голове.
— Конечно, я рада твоему приезду, и ты это прекрасно знаешь. Я вижу тебя так редко.
— Тогда в чем же дело?
Она махнула рукой влево и вправо:
— Стена.
Он вспомнил ее первоначальную реакцию на его предложение — что стена для защиты дома и земли ей не нужна — и свой ответ. Он ей сказал, что она не должна отказываться от стены, потому что часто остается одна.
Ему не нужно было даже добавлять, что у него с души камень свалится, когда он будет знать, находясь в странствиях, что она в безопасности.
— Ну и что?
— Перестань кривляться. Это тебе не идет.
— Я не кривляюсь, — заныл он, хотя сознавал ее правоту, а потом весело рассмеялся, запрокинул назад голову и легонько стукнул ее затылком по ногам. — Ладно, не буду. Но почему ты возражаешь против стены? Я-то думал, ты согласилась, что она нужна.
— Верно, Геракл, — терпеливо сказала женщина. — Но всякий раз, когда ты возвращаешься домой, ты добавляешь к ней совсем немного, зато много сидишь со мной, мы разговариваем, ходим в селение, и дни проходят. — Она тихонько вздохнула. — Иногда слишком быстро. Слишком быстро.
— Ну и что же?
— Замолчи. — Она опять шлепнула его по голове. — Так вот, рано или поздно ты начнешь уходить сюда почти на целый день…
— Мама…
— Чтобы думать.
Он тотчас же понял правоту ее слов и опустил голову.
— Прости. Я не…
В ее голосе звучала нежность.
— Геракл, ты мой сын. Я слишком хорошо тебя знаю. Или у тебя что-то стряслось, о чем ты не хочешь мне рассказывать, или тебе просто не сидится дома. — Нежность сменилась легкой грустью. — И ты готовишься к новым странствиям.
Он повернулся, выгнув спину так, чтобы она могла видеть его лицо.
— Ты права.
— Я знаю.
— Я терпеть не могу, когда ты бываешь права.
— И это мне тоже известно.
Он стиснул ее лодыжку.
— Вообще-то…
Она подняла брови:
— Что «вообще-то»?
— Я не могу сказать, что мне не сидится дома. И ничего у меня не стряслось. — Он уставился на траву, выросшую возле стены. — На этот раз мне стало как-то тягостно. Трудно даже определить словами это ощущение. Тревожное предчувствие, что ли.
Она пошевелила пальцами, давая понять, что ей пора идти дальше. Потом они направились по редкому лесочку в сторону ее дома. Его радовало все — прохлада тени, солнечное тепло, дикие цветы, распустившиеся повсюду в лесу и на лугах после двухдневного легкого, но постоянного дождя.
— Ты беспокоишься из-за Геры, — сказала она.
Он уже собрался было ей возразить, когда неожиданно понял, что мать снова права. И все-таки это предчувствие он неправильно назвал тревожным. Тревоги в нем почти не было. Скорее ожидание. Оно появилось у него с тех пор, как коварная мачеха попыталась его убить. И это его действительно беспокоило. Хотя, конечно, в этом, возможно, и крылась причина, почему она ждала так долго и не делала больше никаких попыток — чтобы заставить его нервничать. В таком случае ему следовало вести себя более осторожно, но без ненужной скованности. Если, конечно, желание заставить его чувствовать себя скованным и стало причиной того, почему она так долго ждет, не делая новых попыток его убить…
Алкмена тихо рассмеялась и взяла его под руку.
— Не думай об этом так много. Иначе у тебя закружится голова.
— Слишком поздно, — пробормотал он, когда они вышли из-под деревьев.
Скромный дом Алкмены казался меньше, чем был на самом деле, из-за растущих над ним деревьев, которые защищали его от жарких и холодных ветров, от солнца и бурь. В саду, разбитом по одну сторону от дома, мать выращивала овощи, а также цветы, диковинная красота которых могла соперничать с теми, что выращивались профессиональными цветоводами вокруг Коринфа или Спарты.