I. Трещина
Восточная граница Российской империи
19 августа 1915 года
Среда
Знобило: ветер, дувший в спину, был холодным и влажным. Сильно пахло сыростью, да и как иначе? Дожди шли почти месяц. Только вчера прекратились, а сегодня к полудню и солнце выглянуло.
Укрываясь от него, отец Василий приложил руку ко лбу и всмотрелся в даль. Куда ни глянь – река. Даром, что церковь стоит на пригорке – самом высоком месте – вид на восток круглый год одинаков: многие версты воды. Когда во льду, когда безо льда – вот и вся разница, как кажется непривычному.
Отец же Василий за пятнадцать лет волей-неволей приноровился различать в ней сотни оттенков. И даже, набравшись местных привычек, улавливать настроение по цвету и звуку. Вот река светло-голубая, нежная, ласково шелестит в один голос с ветром – радуется. Вот тягуче-синяя, угрюмая, и гул ее вод похож на ворчание – не в духе и есть.
Сегодня она серая, тусклая. Равнодушна – может, сыта? Косу – отмель в паре верст к северо-западу, где местные приспособились запасать сено для коровенок да лошадей – вода полностью проглотила. Затянула в свою утробу и скрыла гладким зеркалом, да так, что отец Василий, если бы сам на лугах не помогал, не поверил бы, что они там были. Теперь виднелись только вершины деревьев – лиственниц да могучих елей.
Но нет, не сыта. Тоскливое, недоброе предчувствие укусило снова, но отец Василий отогнал его и сказал, пожалуй, чересчур радостно:
– А вот и моя лодочка. Цела, голубушка!
Вчера вечером она стояла в паре-тройке шагов от берега, а сегодня уже покачивалась на воде. Отнесло ее течением в сторону, но веревку не сорвало – уже хорошо.
Старый У́чи глянул, сузив глаза-щелочки, одобрительно крякнул, и тут же снова сильнее потянул за ошейник, на котором держал лохматого зверя – коричневого, величиной с волка. До него отец Василий отродясь таких не видывал.
– Но, но, Того[1]!
Того поражал не только обликом, но и нравом. Несмотря на гордую кличку, значившую на языке тунгусов «огонь», пес был отчаянно труслив, чем исправно позорил хозяина.
И сейчас Того тоже не изменял себе: чувствуя общую тревогу, поджал хвост, притиснул к голове мохнатые уши и пятился изо всех сил – а их у него хватало.
– Уезжай, батька, – вислоусый рыжий офицер чиркнул спичкой, подкуривая папиросу.
Отец Василий цокнул языком и покачал головой. Его не коробило простецкое неположенное обращение. Главное, что внутри, а слова – на то они и слова. Оружие лукавого: кто ловчее их плетет – того и опасаться надо.
Нет, цокнул он языком только потому, что своего мнения не изменил и не собирался.
– Уезжай, пока не поздно. На сей раз смоет всю вашу богадельню к едреной матери. Точно говорю.
– Ты и в том году так говорил. И в позатом. Да ты каждый год одно и то же пророчишь, Степан. Ну, подтопило чутка. Так я привыкши.
– Черный дракон шибко гневайся. Большай вода буит, – поддержал офицера Учи. Тоже намерен отца Василия спровадить, а сам – ни-ни.
– Это что еще за черный дракон?
– Река. Пятый год в этих краях, а все не знаешь.
– Не знаю и не хочу. На что мне байки этих вот… – офицер с презрением глянул на тунгуса. Тот аж покраснел от досады: загоревшие до черноты щеки потемнели еще больше. – Какая река-то? Эта, что ль?
– Да куда ей. Батюшку нашего тунгусы так кличут – от маньчжуров переняли.
– А причем тут… Надо же, чушь какая. Ты бы им вместе с азбукой и географию объяснял, что ли, батька. Эта река – верхний приток, она впадает в вашего дракона, не наоборот.
Учи взглянул с обидой, нахмурил косматые белесые брови.
– Все одно! Хвост – есть тело. Сейсяс – хвост, а раз – обернусса – и буит пасть. Быть беда!
Офицер сплюнул табачную крошку и расхохотался.
– Вспять, стало быть, батюшка ваш потечет? Снизу вверх?
Старик совсем насупился.
– Эх, Степан-Степан, – добродушно укорил отец Василий.
Он уже закатал рукава, подвернул, зацепив за пояс, рясу – хорошо, что хоть прихожане не видели в таком непристойном облике. И теперь, потирая обветренные шершавые руки, смотрел на серую гладь, готовясь идти за лодкой.
– Ладно, батька, а вашу реку они как кличут?
– Лезвие, – ступая в воду, ответил отец Василий. – Эх, и холодна! Даром, что лето на дворе.
– Да не лезь ты, погоди. Помогу тебе, – офицер, бросив в воду окурок, принялся зачем-то расстегивать китель. Нырять, не иначе, собрался.
Отец Василий отмахнулся и сделал следующий шаг. Дно илистое – скользкое, и при том в камнях. Надо ступать осторожно, уже не раз так ногу проткнул.