Николаев отметил, что Жуков тихо переместился к нему за спину, в темноту.
– Утонули?
Ефрейтор снова захохотал.
– Один повесился, другой зарезан, – ответил Николаев.
Капитан повернул лошадь. Всю левую половину его лица пересекал по диагонали, через лоб и до угла челюсти, толстый рваный шрам, глаз скрыла черная повязка.
– Не встречал вас тут прежде. Кто вы?
Но сыщик не успел представиться: капитан поехал прямо на него.
– Дмитрий?
– Господин капитан? – откликнулся Жуков, днем назвавшийся Петром.
– Ты до сих пор здесь?
– Так… Да. Мы, то есть «Муромец», на мель же сели. В июне.
– Река здешняя как переменчива, а? – хмыкнул офицер. – Ну, бывайте, господа.
Пришпорив лошадь, он сорвался с места. За ним, не прощаясь, последовал и ефрейтор.
– Уж давно за полночь. Пойду, пожалуй, – сказал Жуков. – Утомился больно.
Николаев не стал удерживать.
– Да и нам пора. Наталью Романовну только возьмем с собой по пути. Уж, поди, начисто Ефросинью мою извела.
Николаев отчаянно думал о доме.
Вернулись в церковь, где в углу на чемоданах дремала звонкоголосая барышня с пристани. Компаньонка, опершись спиной о стену, стерегла ее сон.
– Ты гляди – а платок-то так и не надела, – заметил священник. – Будите, Катерина Семеновна.
– Натали! – компаньонка ласково встряхнула хозяйку.
Та встрепенулась, подавила зевок.
– Вот и вы. Наконец-то.
К счастью, дом священника стоял шагах в тридцати. Едва увидев отведенную ему кушетку, Николаев молча повалился на нее и тут же уснул.
***
А Наталья не спала. Пока Кати разбирала чемодан, развешивая платья на смену, доставая ночное белье и щетки, она потребовала у священника бумагу и ручку и принялась за письмо.
«Дорогой Сережа, сегодня – самый худший день в моей жизни. Я оказалась в гнусном, грязном, гадком городе, населенном подлыми, грубыми, вороватыми людьми – и, самое страшное, я не могу отсюда уехать».
– Сергею Алексеевичу пишете?
Кому еще она могла писать глухой ночью после мерзкого дня? Подруге по гимназии? А может, отцу – после всего?
– Но как вы отправите письмо, Натали? Почтовый пароход не пришел.
– Как-нибудь. Может быть, он придет завтра.
– И тогда мы уедем. А если же вы хотите, чтобы Сергей Алексеевич получил сообщение, то лучше телеграфировать.
– В этой дыре есть телеграф?
– На пристани говорили о телеграммах.
– Хм. Завтра попробуем его отыскать.
«Здесь нет железной дороги, водный транспорт не ходит, потому что река поднялась: берег тает буквально на глазах. Но дикие и суеверные жители боятся другого. Они увидели какой-то недобрый знак и теперь опасаются разозлить – ты посчитаешь меня сумасшедшей, но, клянусь, это истинная правда – какого-то речного бога».
– Сергей Алексеевич станет сильно беспокоиться. А ведь мы еще вполне можем успеть вовремя.
Кати отвлекала и раздражала.
«Ближайший населенный пункт с железной дорогой, не считая деревень и приисков выше по течению – Алексеевск. И теперь догадайся, как туда можно попасть? Правильно, по реке – по той самой, где не ходят не только пароходы, но даже рыболовецкие лодки. Все вокруг замерло в страхе».
– Вместо того, чтобы речи готовить, будет не спать ночами. И потом с утра выступать, думая о том, как вы тут. А ведь он и без того расстроен вашей поездкой.
– Ты так о нем заботишься, Кати. Такое чувство, что он твой жених, а не мой.
«Я на полном серьезе опасалась, что нынешнюю ночь придется коротать на пристани. Но местный священник, неприятный вульгарный тип – из тех, кого принято называть мужланами – пригласил нас в свой тесный и темный дом. Здесь воняет то ли плесенью, то ли портками, и страшно сомкнуть глаза: днем нас уже обокрали…»
– С другой стороны – наверное, к лучшему, что почтового сообщения нет.
– Это еще почему? – не выдержав, Наталья отбросила ручку.