– Слушай, батька. Так дракон-то точно разгневается. На этот раз лезвие его ого-го как пощекочет, – снова рассмеялся Степан.
– Складно, – отозвался отец Василий. – Гляди, сам не заметишь, как всерьез в местные легенды уверуешь.
– Не выйдет – уеду я. Не сегодня на почтовом, так завтра к старателям сяду.
– А то остался бы да послушал – тут еще и не такое рассказывают.
Посмеиваясь, отец Василий подбирался к лодке, но смотрел не на нее – на серый затопленный горизонт.
– И я не останусь, и ты уезжай.
«Уезжай».
Легко сказать. Как будто можно вот так бросить и свой приход, и ее, красавицу. Повернув голову, отец Василий посмотрел на церковь.
Уже восемь лет глаз радует, маяком служа и пароходам, и прихожанам. С воды издалека, а в городке отовсюду видна золотая маковка. Глянешь на нее – и на душе теплеет.
Расстарались купцы: как начальник края внушение сделал, что как дикари живут, не ведая ни света духовного, ни света знаний – так они щедро скинулись. Всего за два года выросла она, чистенькая, белокаменная, русская на прежде иноверческой дикой земле. А при ней заодно и школа открылась. Про то, что нужно два разных здания ставить, генерал-губернатор ничего не сказал – вот купцы уж и решили одно с другим совместить.
Сегодня утром отец Василий обнаружил на белой стене внутри, недалеко от алтаря, глубокую трещину. И, хоть и корил себя за суеверность, а считать это добрым знаком не мог.
***
– Мне жизненно важно попасть туда! Да поймите же вы – у меня билет. Мне крайне нужно в Иркутск.
– Ничем не в силах помочь, сударыня. Могу только повторить: почтовый пароход обернется в Алексеевске и пойдет назад.
– А там есть станция?
– Вы про поезд? Да. Открыли пару лет назад, как дорогу через него провели.
– Как попасть в Алексеевск?
– Ждать парохода, сударыня.
– Какого парохода?
– Какой уж будет.
– А когда он будет?
– Не могу знать. Многие суда не берутся до нас идти. Сильный паводок, сударыня. Большой уровень воды – неужто сами не видите? А, говорят, поднимется еще больше. Так что, пока спада нет, нам надобно ждать тех, кто рискнет спуститься с приисков и пойдет мимо нас.
– О боже… Мы же сами оттуда приплыли. Они здесь и встали, а дальше никуда не хотят.
– Кто-то, да и возьмется, сударыня. Нет причин так отчаиваться.
– Ладно, Кати. Наймем джонку.
Смотритель пристани наконец-то не выдержал – рассмеялся. Николаев давно этого ждал. Он бы на его месте сдался куда раньше – уж слишком пронзителен и назойлив был голос барышни – и в душе хвалил смотрителя за долгую стойкость.
Тот спохватился, даже прикрыл рот рукой.
– Здесь нет джонок, сударыня. Неоткуда им взяться. Чай, не Хабаровск, не Благовещенск – там они прямиком с другого берега торговать плывут, а тут границ нет. Все наши китайцы к нам на пароходах прибыли, точно, как вы. Да и если бы даже и были лодки – боюсь, никто бы на такое не согласился. Двести семьдесят с лишним верст, а река неспокойна.
– Тогда я сама поплыву! Без лодки!
– Сударыня…
Барышня опустилась на свой багаж – солидную груду чемоданов – и, закрыв лицо ладонями, громко разрыдалась. Ярко-голубое платье, смугловатая, худая до костистости – вот и все, что, кроме скверных манер, успел отметить Николаев.
Ее компаньонка – лет сорока, с молочными волосами, дебелая, смотревшая на барышню рыбьим влюбленным взглядом – открыла сундук и принялась искать, по всей видимости, нюхательную соль.
Терпеть истерику и дальше не было сил. Встав с собственного одинокого чемодана, Николаев, хмурясь, пошел, глядя на реку, вдоль пристани – пустынной, не считая рыбацких лодок и двух пришедших рано утром баркасов.
Вода, и впрямь, захлестывала причалы. И как убраться отсюда? Этот вопрос волновал Николаева не меньше, чем барышню.
Десять дней назад он был рад возможности уехать из дома. Но гнев давно улегся, и теперь отчаянно хотелось обратно – к Татьяне, с которой, повздорив, так скверно простился, к пятилетнему Коке. Разглядывая тоскливую серую гладь, Николаев заскучал по ним особенно сильно.