– А что не по воде?
– Так все, кто мог, еще когда ушли. У нас-то, почитай, ничего кроме лодок. А вода валом прет, говорю ж. У вас-то тут как?
– Сам не видишь? Уже по улицам хлещет. Скоро всех нас сметет.
– Жути-то не нагоняй, – черный всмотрелся в толпу. – Здорово, отец Василий.
С виду, вроде как, и знаком – но нет, не понять, кто.
– Чай, не помнишь? Никодим я, Лещука сын.
– С возвращением тогда.
Давно он здесь не показывался, а изменился за годы так, что немудрено не признать – мать бы, поди, и та не справилась.
Отец Василий, приподняв, перетащил через грязь телегу – Ефросинья все хлопотала, как бы не обронил мешок – и дальше повез, домой.
С сыщиком, которого среди ночи солдаты едва живого принесли, до того опился – ох и близок с зеленым змием, сильна полицейская братия глаза заливать! – разминулись опять. Хорошо.
Но ни Степана в избе, ни Учи – а это уже скверно.
Разложив гребешки да шпильки на столе в кухне, Катерина Семеновна делала прическу Наталье Романовне.
– Коротковаты у вас волосы. Давайте чуть иначе уложим – тоже будет красиво.
– Неужели это так сложно, Кати? – рассердилась барышня, но, увидев отца Василия, отвлеклась. – Что слышно о пароходе? Я еще сегодня не выходила.
– Уезжающих не видал, зато приезжих немало, – отец Василий понес мешки с пока ненужной известью в клеть. – Половина приисков к нам пожаловала.
– Вот как? А кто приехал?
Вопрос сперва показался странным – сама ж чужая – но ведь и точно: она-то тоже спустилась из верховий. Что там делала барышня, до сих пор не назвавшая фамилии – уже ее одну касалось, да только и впрямь могла знать тамошний народ.
– Лещуков с Северного своих перевез. Затопило их. А с других двух – Яловского и Федоровского – пока не едут. На лучшее надеются, видно – они ж немного в сторону. Либо, наоборот, уйти не могут.
Отец Василий неловко уложил мешок – стоило отпустить, как тот рухнул вперед и прямо на ногу. Сдержался – только охнул.
– Зашибся? – всколыхнулась Ефросинья.
– Да оставь… Никто не заглядывал, пока нас не было?
– Мне что теперь, за гостями следить? – Наталья Романовна словно только и ждала предлога для перепалки.
Тяжко. Отец Василий утер пот со лба.
– Стало быть, офицер – рыжеватый такой – не заходил?
Барышня, кажется, покраснела. А может, почудилось.
– Я никого не видела.
Куда же подевался Степан?
– Ладно, буду раствор мешать. Пойду за водой.
Едва ступив за порог, отец Василий споткнулся. Незамеченный в раздумьях Того взвизгнул – но не понять, от боли или радости: подпрыгнул, уперся в грудь лапами, перепачкав и норовя лизнуть в нос.
– Ну, здравствуй, братец, – отец Василий рассмеялся, принялся трепать мохнатую шею.
А вот и его хозяин: сидит себе на поленнице да утку щиплет. У ног – целая связка.
– Где был? – отец Василий постарался спросить так сурово, как мог.
– А вот, – Учи плюнул травинку, которую катал в углу рта, поднял утку. – Жирный шибка! Хоросса охота, басюсска.
Отец Василий тоже плюнул, хотя во рту ничего не держал.
– Брось своих птиц. Пошли, раствор поможешь делать да стену замазывать.
***
Прием не принес ничего, кроме дурноты и неясных мук совести. Николаев набрался так, что наутро не мог припомнить, как оказался в доме священника. Проснулся он рано и чувствовал себя несказанно скверно. Знобило, во рту пересохло, глаза жгло, голову раздирало, и на душе примерзко: такое чувство, что накануне сотворил что-то гнусное. Но что? Что-то уже после того, как исчезла Наталья Романовна.
Ее уход был, пожалуй, последним внятным воспоминанием. Хватившись, сыщик хотел отыскать барышню – но сделал ли это? И что было дальше? Нет, не вспомнить.