– Да. Не похоже, – согласился Николаев, едва взглянув.
Китель разорван, лицо разбито. Висел рыжий подпоручик на потолочном крюке от лампы, которая разлетелась по комнате.
– Борьба тут шла не на шутку, – сыщик тронул ногой обломок стула, затем, наклонившись, поднял осколок зеркала. – Похоже, кровь. Вы что-нибудь слышали, господин капитан?
– Когда? Мы ведь вместе с вами были в управе, – усмехнулся Юрьев. – А утром я собрал отряд, как обычно. Подпоручик не явился, и я велел его разыскать. Рядовые Митрофанов и Павлов первым делом зашли сюда – и сами видите, что нашли.
– Все так и было, – подтвердил Митрофанов до того, как его спросили.
– И любил же подпоручик, душу его… спаси, господь… хлопот создать, – не устоял в стороне и Евстафьев.
Николаев тут же и уцепился:
– Хлопот?
– А то как же? В округ с утра пришлось это… телеграфить. О происшествии доложить.
– С сослуживцами подпоручик не особо ладил, – не стал оспаривать явное капитан. – И на прииске, где зимовал, тоже, если не ошибаюсь, приятелями не обзавелся. Впрочем, об этом вы можете тех самих спросить. Из-за подъема воды сегодня многие оттуда приехали.
И Митрофанов, и Евстафьев взглянули на капитана.
– Выходит, что эти люди с того же прииска, что и Жуков? – заинтересовался Николаев.
– Забирали их обоих мы оттуда. Подождите-ка – а ведь я вас обманул.
Сыщик отвлекся от ощупывания сломанной мебели.
– Сказал, что подпоручик плохо с людьми сходился. Но это не совсем так: с местным священником, например, он был весьма близок.
– Всякий свободный час где-то с ним проводил. Когда нужен был, сперва и искали того. Отца Василия, то есть, – сказал Евстафьев.
– А как с его помощником, тунгусом?
– Они втроем всегда, – кивнул фельдфебель, разглаживая усы.
***
– Мальчик умер, Глафира.
– Ай… Бог с ним.
Еще совсем недавно было так хорошо. Словно она лежала на спине на воде – и та качала, баюкала. Но потом река пропала, вместо нее – шлепки по щекам и боль невероятная, будто живот весь изрезан.
И зачем только ее будили?
– Я должен сказать тебе сразу: других детей у тебя не будет.
Фельдшер Иван вечно хмур и суров.
– И ладно.
– Видно, не понимает, – это он сам себе. – Ты спасибо скажи, что сама живая осталась.
– Так и спасибо. А можно поспать? – во рту так сухо.
Незаметная сестра – в стороне стояла – как будто мысли прочитала: воды подала. Глафира за ней потянулась и застонала:
– Ой, как же больно...
– Да ты лежи, лежи. Иван Викторович, дадим ей еще морфия?
– Так где б его взять? Весь вышел. Нет уж, теперь пусть так терпит. Все, Глафира, поправляйся. Позже еще зайду, а пока нового мертвеца осмотреть надо.
– Что еще за мертвяки? – спросила Глафира. – Холера?
Сестра посмотрела задумчиво – говорить или нет? Но, видно, поделиться невмочь хотела:
– Да как посмотреть. Объявились тут у нас душегубцы. Каждый день все новых в лечебницу тащат – после Кондрата Палыча уж четвертого час назад привезли. Николка-писарь, матрос какой-то, а вот теперь – аж офицер.
Глафира смотрела, не мигая.
– Ладно, отдыхай. Успеешь еще наслушаться.
– Больно мне.
– Так чем бы помочь-то? И рада бы… Эх, была бы тут Акулина…
И так зябко было – а тут вдруг и совсем холодом потянуло.
– Накрой меня, – жалобно, непохоже на себя, попросила Глафира.
Сестра взяла с этажерки еще одно покрывало.
– Анфисушку повидать бы.
– А она здесь, – повеселела сестра. – Почитай, и не уходила. Позову… А завтра мы тебя в другую палату перенесем, Глаша. И тебе с людьми легче, и нам место надо. Иван Васильевич-то тебя одну оставлял только потому, что больно берегся: не делал прежде такого. И лучше б не брался.
– Почему? Я же жива.
Вот и Анфиска бросилась обниматься: