Но все оказалось зря. Не всюду свет смог дотянуться.
Щеки, видно, давно увлажнились, но ощутил это отец Василий только сейчас.
– Идем, Ефросинья.
Видно, это она зажгла фонарь у дома. Под ним – Того. Напрягся, шею вытянул – смотрел в сторону с интересом и страхом. Пригляделся и отец Василий. Сперва не понял, а потом закричал:
– Учи!
Тунгус одернулся, отпустив тень, которую бесшумно душил на земле. Та взметнулась, подхватила что-то и пустилась прочь во все лопатки.
– Что ж ты творишь, ирод ты безголовый?!
Дверь приоткрылась, выглянул Николаев.
***
– Вы – бездушный человек! Если вы сейчас же ничего не сделаете, я высунусь в окно и позову на помощь. Найдется в этой дыре хоть одна порядочная душа?
Однако говорилось все хоть и порывистым, но шепотом. Погасив лампу, они втроем – Наталья Романовна с компаньонкой и Николаев – наблюдали в щель, приподняв занавеску, за тем, как старик тунгус вполне молодецки свалил кого-то на землю, и теперь, похоже, душил.
– Он его убьет! Прямо на наших глазах!
Николаеву же хотелось увидеть, как далеко зайдет слуга Медникова. Можно будет взять его с поличным и спокойно запереть в полицейском участке до прибытия парохода.
Тунгус развеял все сомнения окончательно. Для удушений требовалась немалая сила, в которой сыщик, пока не выглянул в окно, отказывал жилистому, но щупловатому старику. Стало быть, долгий путаный день все же принес вполне очевидный результат.
Сперва Николаев дотошно осматривал повреждения в гостиничном номере. Смерть, безусловно, была насильственной – Николаев вполне разделял мнение капитана – и накануне там шла драка за жизнь. Возможно, нападавший и намеревался скрыть следы, но его, наверное, спугнуло возвращение солдат. В ящике стола сыщик нашел стопку писем и забрал их с собой, намереваясь прочитать позже, но до сих пор этого и не сделал. Отвлекла – и порядком задержала – словоохотливость фельдфебеля Евстафьева. Сначала Николаев был ей только рад. В отличие от отстраненного капитана, чья готовность к содействию казалась маской, бойкий и простоватый унтер-офицер вполне мог случайно поведать что-то путное. Однако надежды не оправдались: с каждой минутой разговор уходил все дальше от убитого подпоручика. Евстафьев говорил и говорил – о кубанских грушах и яблоках, засилии кротов и остром желании отведать наливки со своей родины.
Простившись с ним с немалым трудом – к тому часу уже стемнело – Николаев собрался зайти в лечебницу и еще раз спокойно взглянуть на покойного, которого туда отнесли солдаты. На теле могли остаться отметины, незамеченные сыщиком, но определяемые на глаз до вердикта медика и способные хоть как-то указать на виновного.
Однако визит в лечебницу пошел не по плану. Благодаря зажженной под крышей лампе, Николаев издалека увидел знакомую фигуру, неловко вылезшую из окна. Пахом. И кого же он навещал инкогнито? Не покойника ли, чье повешение симулировано, как и в его хлеву?
Стоило выяснить это, не выдавая себя – так что сыщик затаился за уличным незажженным фонарем. Дожидаясь, пока тайный гость прокрадется за лечебницу и ускорит шаг, оставалось лишь сожалеть об удаленности от своего участка. Там в подобных ухищрениях нужды не было: имелись верные руки, которые быстро находили подход. К здешним коллегам за подобной помощью, надо полагать, стоило обращаться при наличии чего-то большего, чем подозрения.
Второе окно справа налево. Николаев вспомнил чистый узкий коридор, прикидывая расположение палат. Нет, выходило, что убитых до перевозки в мертвецкую заносили в другую палату. А там – уж не та ли самая Глафира лежит?
Несмотря на поздний час, фельдшер все еще был на ногах. Когда Николаев вошел, он давал указания сестре. Подняв глаза на дверь, сморщился:
– Помилуйте, Матвей Леонидович! Его же только после обеда принесли – не успел даже мельком взглянуть. Присесть некогда, весь день ни крошки во рту.
Выглядел фельдшер скверно: наверняка не только не ел, но и давно не спал – в таком состоянии частенько доводилось бывать и самому Николаеву. Он участливо улыбнулся.