– Позвольте мне самому решать, как вести следствие… Вы же мешаете и добавляете новые основания изолировать вашего человека.
Что за бездушные казенные слова!
– Если сложится так, что они исчезнут, ваш тунгус вернется. И потому у вас не должно быть никаких поводов для тревог. Тем более – столь сильных. Или, возможно, я не знаю чего-то важного?
Отец Василий собрался было сказать, что сыщик, похоже, не знает ровным счетом ничего – но стерпел. Продолжение перепалки только ухудшило бы долю старика.
– Учи – мой давний помощник. Он работает при храме. Я знаю его много лет и лично могу за него поручиться.
Николаев усмехнулся.
– Если бы следствие строилось на поручительствах, ни один преступник бы не нес наказания. Скажите ему – пусть возьмет свои вещи.
Громкий разговор разбудил Наталью Романовну, о чем та – нечесаная, опухшая со сна – и сообщила, приоткрыв дверь светелки:
– Просто чудовищно! Здесь нет никакого покоя.
Учи встал, улыбнулся отцу Василию:
– Все хороссо, басисска!
– Доброе утро, Наталья Романовна, – Николаев запустил руку в его мешок, куда Ефросинья с вечера уложила покрывало, хлеб и немного вареной картошки. Неужто рассчитывал отыскать там проклятый нож? – Все. Идем.
Того весело пискнул и побежал следом – решил, что пора прогулки. Отец Василий едва успел его удержать, схватив за мощный загривок – иначе голову пса размозжило бы захлопнутой дверью.
– Ну, тихо, тихо, брат… Вернется твой хозяин, еще и соскучиться не успеешь, – отец Василий заглянул в умные ласковые глаза. – Погоди, вот обуюсь и пойдем с тобой на бережок.
Зашелестела бумага. Наталья Романовна, устроившись за столом, читала письмо Степана. У отца Василия аж в глазах потемнело.
– Положите! Это не ваше! – в гневе одернул он.
– Не думала, что у вас есть мать, – засмеялась постоялица, однако вернула письмо на стол.
– И я не думал, что благородных барышень в пансионах учат чужие письма читать, – язык опередил мысли.
– И напрасно. Там как раз все письма читают, точно, как в армии. Мне маманечка говорила. Но сама я там не училась, что вы. Папа́ сказал: всему, что нужно, чтобы испортиться, меня научит и Кати, и куда за меньшую плату.
В этой науке барышня весьма преуспела – но, к счастью, на сей раз отец Василий не произнес такое вслух.
– Простите… Заспалась, – показалась упомянутая Катерина Семеновна.
– Ничего, едва утро. Хотя… Знаешь, где найти хозяйскую прислугу? Вели самовар поставить, раз все равно встали.
Отец Василий не вмешивался и даже толком не слушал. Он думал об Учи, который невесть сколько проведет в клетке, как зверь, пока убийца Степана ходит где-то поблизости. И посмеивается, небось – таким же звонким пошленьким смехом, как Наталья Романовна.
Если бы только наверняка узнать, кто он, и прямо указать на то сыщику…
– Отец Василий?
– Что?
– Все хочу спросить – кто на снимках над столом в спальне? Ваша семья?
Отец Василий потер лоб.
– Нет. Просто люди.
– Местные? Здесь есть фотограф?
– Приезжал, бывало.
Невольно улыбнувшись воспоминанию, отец Василий хотел было рассказать о тех днях. Однако взглянул на Наталью Романовну и раздумал. Не та слушательница, с которой стоит делиться.
***
Когда свернули на улицу, идущую вдоль реки и пересекающую широкую главную, Николаев едва не схватился за голову. Вчера по деревянным мосткам ее можно было пересечь, замочив ноги лишь на отдельных участках – там, где настил не держался и отплывал, а вода доставала до щиколоток. Сегодня мостков уже не стало, как, впрочем, и нужды в них: на вид глубина достигла как минимум середины икры. Выйдя из дома, Николаев хватился, что так и не нашел времени зайти на базар и купить высокие сапоги, о которых мечтал с первого дня лишь немногим меньше, чем о теплоходе. Но тут бы и они не выручили, не говоря о легких городских ботинках. Впору на лодке плыть!
– Ццц, гневайся черный дракон. Шибко гневайся, – сказал тунгус.