Если бы Николаев вдруг усомнился, что убитый с русалкой не был Жуковым, рассказ Ялова его бы точно разуверил. Но кем же он все-таки был?
Надо бы нарисовать портрет того, кто выдавал себя за Жукова – если бы чудом удалось найти художника в проклятом захолустье, что вряд ли возможно. Вдруг бы Ялов узнал в нем кого-то с прииска?
– А почему вы про Жукова спросили? Команду подозреваете? И я брату про то говорил, но он в их виновность не верит, – а Ялов, пожалуй, знал о происшествии больше, чем признавал.
Простившись с Яловым – и обещав навестить в самое ближайшее время, на что у каждой стороны были свои надежды – Николаев побрел в полицейскую управу к тунгусу. Сегодня он уже не боялся замочить ног: избежать этого бы не получилось ни при каких обстоятельствах. Теперь задача стала иной: вымокнуть не сильнее, чем по колено.
На сей раз ждать и стучаться в окна не пришлось: кислый полицейский, сменивший Кузнецова, явно был предупрежден о визите сыщика-из-большого-города.
– Как тунгус?
– Не ел. Не говорил. К нему никто не заходил. Лежит.
– Живой? – запоздало забеспокоился Николаев.
И как только он допустил такую небрежность – не обыскал тщательно прежде, чем закрыть?
– Вроде живой, – уверенности в ответе не слышалось.
Но тунгус был жив и угрюмо смотрел с матраса в углу.
– Как, говоришь, тебя зовут?
Николаев и так это помнил – проверял разговорчивость. Однако надежды на быстро развязанный язык не оправдались: тунгус молчал.
– Хорошо, никак. Мне это не особо надо: документы на тебя не нужны. Я оформлю тебя, как невыясненного задержанного. Ты не думай, это звучит только сложно, а на деле – пара пустяков. Мне ни раз приходилось.
Николаев попросил себе стул, уселся, закурил, наблюдая. Тунгус смотрел под ноги и поглаживал себя по щуплой руке.
– А тут, как вижу, совсем неплохо. Тепло, довольно светло. Сухо. Но ты особо не привыкай – уедем мы скоро. Ты, думаю, в замок, а я сдам тебя – и домой наконец-то. Вот придет пароход со дня на день...
– Не-е, – отозвался тунгус.
– Думаешь, что не поедешь? – рассмеялся Николаев, хотя неожиданно понял мысль до того, как арестованный, посмотрев в глаза сыщику, ее уточнил:
– Не ехай. Вода. Вода и беда. Плохо быть. Умирать.
– И кто, по-твоему, должен умереть?
– Я знай? Кто в вода.
Тунгус, к сожалению, выглядел не менее спокойным, чем вчера.
Николаев кивнул сам себе – что ж, придется вести допрос по плану.
– Когда ты договорился с Пахомом?
– Для что?
– Для того, что вы собирались сделать.
Тунгус расширил узкие глаза, глядя в одну точку в районе колена Николаева.
– Я? С Пахом? Что делай?
– Людей убивать, – участливо подсказал Николаев.
– Я не убий.
– Человек, с которым ты живешь, может обмануть?
– Басисска? Не-не-не, – тунгус покрутил головой. Видимо, Медников в его личном пантеоне занимал одно из верхних мест.
– Выходит, может. Ведь даже он сказал, что ты уже убивал людей.
Узкие глаза расширились еще больше, вместе с ними – и голос:
– Не-не!
– Много лет назад, в вашем селении. Он спас тебя от казни, не так ли?
Тунгус закрыл лицо руками.
– Басисска…
Он быстро и печально заговорил по-своему, потом замолчал, стал раскачиваться.
– Что, будешь спорить? Скажешь, не ты?
Многие на его месте именно так бы и сказали, но на сей раз расчет оказался точен:
– Я.
– Ладно, Учи, – язык не поворачивался называть тунгуса по имени, но эта жертва требовалась для поиска подхода. – Твое прошлое меня не особо волнует, и за него никто тебя снова наказывать не собирается. Может, и в этот раз тебе все с рук сойдет, и батюшка – еще одна жертва – снова тебе поможет. Тебе нужно просто все рассказать.
– Да, – тихо согласился тунгус, и, не успел Николаев обрадоваться, добавил: – Они – не я.
– Хорошо. Но ты знаешь, кто?
Нелепый, неловкий жест: нечто среднее между «нет» и «да».
Николаев размышлял, куда лучше метить дальше.
– Может быть, вспомнишь, где обронил нож?
Тунгус вздохнул.
– Бассиска не говорь! Низзя.
– Ладно, не скажу. Так где?
– Капитан забрать.
– Вот как?
– Так! Кирган, зло! – выкрикнул тунгус, и по слогам отчетливо сказал: – Убий-ца.
– Капитан? Капитан Юрьев?
– Да! И бассиска не говорь.
Капитан Юрьев к самым приятным людям на свете не относился – это бесспорно. И наверняка имелись в его практике те злоупотребления, о которых перешептывались местные: где-то он закрывал глаза на забавы солдат, а где-то – и на мелкие проступки. И, разумеется, вряд ли собственная совесть капитана кристально чиста. Однако же и не настолько она замарана – хотя бы потому, что как минимум в одном случае его железное алиби мог подтвердить сам Николаев.