– Так вот как… Вы, стало быть, ее с поличным поймали?
– Да что ж вы такое говорите!
В углу громко всхлипнула Анфиса. Все втроем сплелись в единый клубок. Маленькая Ефросинья монотонно, но тихо ныла, средняя же не издавала ни звука.
– Ну… – снова шмыгнул ефрейтор. – За руку не ловил, да только взять больше некому. Одна она такая, кто к нам захаживает.
– Но тогда ж в полицию надо? Пускай они добро ваше и найдут.
– Да уж, они найдут. Станут они из-за кражи ворочаться. Вон у купца вашего целому баркасу ноги приделали.
– Инженер он. Да и сложнее его пропажу найти, чем вашу. Не на плоту же в погоню гнаться?
Солдаты рассмеялись уже не так напряженно.
– Так пошлем за городовым? Я бы позвал кого из соседских мальцов, так они мигом…
– Зачем? Я и так знаю, кто украл. Наказывать ее нам нет заботы. Не судите, да не судимы будете и все такое, – ефрейтор подмигнул отцу Василию – Нам бы наше забрать – и хорош.
– Вижу, люди вы добрые, – скрепя сердце сказал отец Василий и натужно улыбнулся. – Значит, если Глафира вам добро ваше вернет – вы и зла держать не станете.
Солдаты переглянулись. Ефрейтор пошевелил бровями.
– Точно говорите. Да только – не отдает же.
– Глафира?
– Да вы что? Шутите? Не брала я ничего у этих… У…
– Вот, а я что говорил?
– Может быть, я смогу ее убедить по-хорошему? – у отца Василия уже скулы сводило от лживой елейной улыбки.
– Усовестить хотите? Что ж, попробуйте, – ефрейтор прищурился, о чем-то думая, потом обратился к своим: – Идем. Позже еще заглянем.
Поднявшись с пола, все трое словно нехотя прошли к выходу. Едва за ними закрылась дверь, Глафира тяжело рухнула на сундук и схватилась за голову.
– Что случилось?
Отец Василий старался говорить ласково. Однако, при всей неприязни к отряду капитана Юрьева, нельзя огульно отрицать, что Глафирины посетители могли сказать правду.
– Я пришла, а тут… Вот.
Она обвела рукой разрушения.
– А что они искали?
– Не знаю. Я ничего у них не брала, кроме того, что сами давали. Но если забрать надумали, то отчего тогда не взяли? Ведь нашли же деньги в сундуке да на пол бросили.
Голос уставший, лоб – весь в каплях пота – наморщен. Она словно думала вслух.
Отец Василий проследил за ее взглядом. На полу как попало валялись несколько смятых купюр и медяки.
– Но ведь, похоже, не о деньгах они говорили.
– А о чем тогда? – смотрела прямо в глаза, ища ответ.
Но лгать можно и честным взглядом.
– Бледная ты совсем, Глафира. Отчего из лечебницы ушла? Я пришел – дай, думаю, загляну, проведаю. А тебя и нет.
– Здорова уже я.
– Передам сестре, чтобы тебя навестила. Фельдшер-то уехал куда-то.
– Да. Это бы хорошо, – кивнула Глафира.
Разговор, ради которого отец Василий сюда и шел, не для детских ушей – пусть даже детские глаза и насмотрелись сегодня на то, чего видеть не стоило.
– Вам бы немного пройтись, барышни, подышать…
– Да дождь же хлещет, – не сообразила Глафира.
Зато дети поняли – мигом, не дожидаясь повторной просьбы, схватили младшую и бросились на улицу.
Мачеха осоловело глядела им вслед.
– Я ведь помочь хочу. Вернутся твои гости, сами о том сказали.
Она дернула плечом.
– Точно. Вернутся.
– Кобылу-то твою не они ли зарезали часом?
– Так вот что с ней вышло… Ну, если так, то они, ясное дело. Кто бы еще на такую пакость пошел?
– Это ефрейтор тебя ударил несколько дней назад?
Глафира приподняла светлые брови, потом кивнула – словно сама себе.
– И об этом-то вы уже знаете… Что ж – да, он. Поцапались мы – за то вот и кобыла моя расплатилась. Они же сперва мне ее оставили, когда у других позабирали.
– За что же они с тобой так? Отчего у вас разлад вышел?
Только казалось, что разговор заладился – но отец Василий где-то дал маху. Глафира вдруг напряглась, отстранилась.
– Отчего? Так правду сказал этот су… Простите. Кошель я у него украла. Жить-то надо. Вот мы с ним и поцапались, и он мстит так, значит.
– Но почему мне сразу не сказала?
– Совестно. При них – особо, – она кивнула на дверь.
Давно отец Василий не был настолько далек от доверия людям. Стоило Глафире признаться в том, в чем он ее только что сам и подозревал – как прежние подозрения переродились и только еще больше усилились.
Нет, не из совестливых Глафира. Красть-то, может, и крала, но не в этом тут дело. Что-то она скрывала – что-то, что для нее куда важнее доброго имени.