– Простите. Я же по обстоятельствам. Мы все уладим.
Девчонка, о чем-то говоря, показала сыщику на здание управы.
От прежних намерений придется все-таки отказаться.
– Вот чем вы займетесь. Двое из вас пойдут помогать полиции. Из-за происшествия на берегу им там сейчас сильно нужны люди.
Жалкий вздох похож на всхлип. Не так плохо: не понадобятся лишние объяснения.
– Мне все равно, кто туда отправится. Можете бросить жребий. Ты, Евстафьев, не участвуешь.
Спиной ощущалось их недовольство. Да, уцелели самые стойкие – но и они устали и боялись.
– Я слышал о том, что кое-кто из вас недоволен. Он тоже может пойти в полицию и все рассказать. Только пусть не забудет и о том, чем сам лично занимался этой зимой – если кишка не тонка.
Тишина.
– Если вы возьметесь за ум, то больше никто не погибнет. Мы скоро вернемся.
Тишина. Шепот. И наконец:
– Все будет сделано, господин капитан.
– Значит, двое из вас сегодня помогут полиции. Так и скажете, что вас прислал я – им помочь. И пусть они сразу поймут, что не для всего вы годитесь. Трое займутся поисками. Трое, включая Евстафьева, уладят сложности со шлюхой, но чтобы ровно в пять все были здесь.
– А кто останется с вами?
– Справлюсь, – Юрьев сморщил нос. – А потом, как вернетесь, все в баню. От вас несет, как от свиней. Совсем людской облик утратили.
XII. В овечьей шкуре
– Ночь на дворе, – сухо сказала из-за двери Ефросинья и еще суше добавила: – Закрылась аптека-то.
С полудня она побывала там раз пять. Аптекарь, поди, голову сломал, гадая, на что священнику сдались разом и аммиак, и сулема, и медный купорос, и сернокислый натр. Любопытно, спросил ли он о том Ефросинью и что та ответила. Впрочем, какая разница? Даже если и рассказала, неважно – в любом случае от города это больше не утаить. Днем раньше, днем позже, а все равно все заговорят о диковинных грехах отца Василия, и былое им станет неважно. Люди…
– Надо вам еще чего намешать?
– Больше ничего, Ефросинья, – отерев лоб сгибом руки, чтобы не запачкать хирургические перчатки – еще одним поводом для размышлений аптекаря больше – отец Василий сощурился, оглядывая полутемную горницу. Окно завешено черным сукном, принесенным из церкви. Вместо красной лампы, сохранившейся с той поры, когда ящик с камерой не пылился под половицами, в покоях Натальи Романовны уже зажжена керосиновая: отпечатки проявлены и промыты. Во рту стоял химический привкус – химикатами он за день надышался в избытке. – Иди домой.
В супнице, заменившей промывочную ванночку, ждали отпечатки, и мертвый широкоплечий человек с татуировкой русалки на груди пока различался на них отчетливо. Не ясно, конечно, что станет с ними к утру: отец Василий просто обязан был в чем-то, да ошибиться, но еще не узнал об этом. Он давно утратил сноровку и нетвердо помнил составы. Зачем они нужны, когда он поручился больше никогда не браться за фотографическую камеру? Однако она лежала сейчас на кровати вместе со штативом и магниевой лампой, сослужившей хорошую службу: чуда не произошло, и электричество в лечебнице не появилось.
«К.И. Фреландт. Невск. пр. № 30-16. С.-Петербург». Отец Василий сам купил ее по адресу, вырезанному на табличке.
Но составы пришлось вспоминать. За годы порошки и растворы частично рассыпались и растерялись, а те, что и сохранились, вряд ли обладали прежними свойствами. Отцу Василию же совсем не хотелось ударить в грязь лицом. Раз уж взялся, следовало сделать все хорошо. Но, хотя прежнее ремесло и могло помочь найти убийцу Степана, имелась и другая причина, размышлять о которой было не слишком приятно: суетная гордость. Уж в чем, а в фотографии отец Василий прежде был хорош – и воспоминания о том до сих пор вызывали и тщеславную радость, и невольную улыбку.
Однако результат зависел не только от его памяти и рук: заряжать пластинки пришлось впопыхах, а проявлять, сушить и усиливать негативы и делать оттиски – и вовсе едва не на бегу и в неподобающих условиях. Разве может керосиновая лампа, зажженная в полной тьме, заменить свет ранних сумерек, супница – ванночку? Не рассчитав время, он передержал негативы – они получились чересчур темными, и для ослабления понадобился еще один состав и немало волнений.
Снова взглянув на изображение, отец Василий достал из сумки, которая хранилась с камерой, зеркальное стекло. Спирт и тальк и без того стояли на столе, так что он сразу взялся за подготовку. По здравом размышлении, наносить глянец на подобные снимки – совсем излишне. Но разве все вокруг совершается из здравых размышлений?