В грязном оборванце не узнать городского франта, что сошел на берег в прошлую среду.
– Выйдите!
– А ты кто такой?
– Я из полиции. Все вон!
– Да пустите вы! Я здесь живу!
– Пропустите ее! И ту, что с ней, тоже.
Накинув щеколду, Николаев пытался отдышаться. Волосы прилипли к влажному лбу.
– Вас тут ждали, да и не только мы, – отец Василий указал рукой на комнату.
– Что вы хотите сказать? – не дожидаясь ответа, Николаев прошел.
Тяжело поднявшись, проследовал за ним и отец Василий.
Отодвинув надорванную простыню, сыщик, прищурившись, вглядывался в покойного.
– Я уже видел его. Он был на берегу в ночь пожара. Несколько раз попался мне на глаза. Кто он?
– Полагаю, беглый каторжник из отряда, который сопровождал Степан. По дороге к приискам случился конфликт, и двое ушли.
– Каторжник? Вы уверены? – спросила проникшая следом Наталья Романовна.
– Все говорит о том, включая и его вид. Глядите, как стрижен.
– Откуда вы все это знаете? – перебил Николаев.
– От Лещука. Покажите ему портрет нашего гостя – я его ночью делал, и он почти готов, – может, и вам что расскажет. К слову, на его дом тоже напали несколько дней назад – я вам о том говорил.
Сыщик кивнул:
– Я возьму портреты.
– Второй, думаю, тоже беглец.
– Второй?
Выслушав, Николаев спросил:
– Где его нож?
– Я бросил его где-то здесь, когда перевязывал Того.
– Вон там – не он? – Наталья Романовна ткнула пальцем под кровать.
Николаев ловко вынул его кончиками пальцев и принялся рассматривать, ухмыляясь.
– Вы его не узнали, господин Медников?
– Признаться, было недосуг разглядывать.
– Тогда взгляните, – сыщик едва ли не силой вложил нож в руку. – Тунгусский, не так ли? Такой, как у вашего Учи.
– Верно. Похож.
– И вы утверждаете, что он был у погибшего, а не находился в вашем доме?
– Вы в своем уме, Николаев? По-вашему, это я на него напал, а заодно и зарезал свою собаку?
Сыщик хмыкнул.
– Я заберу его с собой и как следует изучу. Ефросинья, принесите мне чистую бумагу и веревку. Господин Медников, предлагаю вернуться в более подходящее помещение.
– Поставь чай, Ефросинья, – велел отец Василий. Не из гостеприимства – во рту пересохло. – Давайте перенесем тело в лечебницу. Вдвоем справимся.
– Нет. Его придется пока оставить здесь. Нет никакой возможности что-то отсюда перемещать.
– Отчего же?
– Сходите на улицу.
Отец Василий так и поступил. Распахнул дверь и вышел на крыльцо. У дома собрались люди, но он смотрел не на них.
Части города под пригорком больше не было. Теперь там текла река, унося течением бревна, телеги, лошадей – и мертвых, и барахтавшихся с предсмертным ржанием. Вдали виднелись крыши низких домов, а двухэтажные стали одноэтажными. Между ними медленно, едва держась на воде, двигались перегруженные рыбацкие лодки. Над мутной рекой, нынешним утром кипевшей злобой, стояли крики и плач.
***
– Не помните, когда вы в последний раз видели вашего помощника – Учи?
– Отлично помню. В субботу. Вы забрали его из дома и отвели в полицию.
– И вы утверждаете, что с тех пор его не встречали?
Медников принялся перебирать бороду.
– Нет. Вы ведь не позволили навестить.
– И этот нож – не его?
– Не могу сказать. Не силен в оружии. Ничего не изменилось за те минуты, как я в прежний раз отвечал на этот вопрос.
Священник сильно преобразился. Взгляд потухший. Вместо вечной широкой улыбки – насмешливая ухмылка, в голосе – издевка. Допрашивать нынешнего Медникова куда привычнее.
Однако он ли инсценировал нападение, договорившись с помощниками – или же все-таки некто другой намеревался покончить с Николаевым без его участия? Так или иначе, за спасение стоило благодарить провидение.