– Нечем вам вину мою подтвердить. Нет и не будет ни единого доказательства, и выяснится то скоро. Но и это не все: за то время, пока сыщик будет занят гонениями на священника, в городе – не дай бог – могут и другие люди погибнуть. Тут-то уж точно выяснится, что он невинно был обвинен и поруган. Ну же, давайте просто представим. Какая участь после настигнет батюшку, а какая – сыщика?
– Поверьте, Медников: за годы я слышал доводы и поубедительнее. Так что не тратьте свое красноречие понапрасну, а лучше примените, пока можете, там, где бы оно пригодилось – в вашей церкви. Потом, когда все это закончится, вы вместе с другими задержанными отправитесь со мной – и точка.
Отец Василий неловким щелчком сбросил столбик пепла в блюдце. Не рассчитал: часть осыпалась на скатерть.
– Если я вам кое-что расскажу – какова вероятность, что вы свою повязку с глаз все же снимите и в другие стороны, кроме моей, хоть разок взглянете?
– Это зависит от вашего рассказа. Но, если бы на вашем месте сейчас был я, то я бы всеми силами пытался усыпить мою бдительность и унести из дома нечто, что не хотел бы подвергать осмотру.
– Вы спрашивали – зачем солдаты отпустили Учи? Этого я – видит бог – не знаю. Еще несколько дней назад я бы головой поручился в том, что между ними лишь неприязнь. Неведомо мне, и где он укрылся. Тут только одно ясно: на его месте уж точно было бы великой глупостью возвращаться домой – прямо в ваши объятия. Не буду я, хотя в его вине по-прежнему сомневаюсь, отрицать и того, что он часто отлучался, и я сам грешным делом в те разы мыслил о недобром.
– Вы его подозревали?
– Не стал бы говорить такое слово. Скорее, тревожился. Чудилось, что что-то с Учи не чисто – словно скрывал он что. И все же я не верю, что он убийца.
– Почему? Прежде он уже убивал.
Николаев подпер голову обеими руками. Нелегко давались недужному сыщику напускные бодрость и энергичность, да еще и столь поздний час.
– И едва не поплатился за то своей жизнью. Полагаю, Учи усвоил урок. Да и ведь не со зла ж он.
– Кого он убил?
Отец Василий улыбнулся.
– По вашим словам, вам давно об этом известно.
– Хотел бы услышать от вас.
– Пусть так. Да и бессонная ночь быстрее течет за разговорами, верно? Он убил четверых. Охотника, шаманку и двух ее детей. Еще двоих ранил, когда его пытались схватить, но они выжили. Их-то Учи и убивать не собирался. Вы, должно быть, спросите – как убил? Перерезал горло. Во сне.
– Тунгусским ножом.
– Им самым. Где бы ему другой взять? А не хотите узнать – почему?
Сыщик кивнул.
– От обиды и гнева. Шаманка не была его женой, но он с ней жил. Долго жил – больше двадцати лет. Четырех детей нажили – общих, как он думал. Но потом в один недобрый час отправился Учи в соседнее стойбище и там случайно услышал, что шаманка годами ему неверна. Представляете? Даже в таких маленьких поселениях горстка людей способно так долго и тщательно беречь секреты.
– Вы хотите сказать, ваш тунгус убил любовницу из ревности?
– И только из нее. Вернувшись прежде обещанного, он застал ее на месте злодеяния и порешил вместе с соперником. В доме спали и дети – и, выходило, что знали о забавах матери, но молчали – да и Учи ли были те дети? Вот и убил всех, кто был в доме. А позже к шаманке пришли – ее дом стоял на отшибе, так у них водится – и застали у входа сидящего Учи. Поняли все – стали хватать, вот и поранились. Но громко, видно, кричали – помощь успела набежать. Так его и взяли.
Слушал Николаев внимательно, и чудилось, что больше с суетным обывательским любопытством, чем азартом сыщика. Вопросов, однако, не задал.
– Учи очень сожалеет об этом поступке. До сих пор каждый день просит у умерших прощения.
Того вздрогнул. Попытался подняться, но передние лапы разъехались – он неуклюже повалился на бок.
Сыщик принялся тереть глаза.
– Однако он – убийца.
– Бог видит его раскаяние. Он милостив и прощает тех, кто отринул зло. Я верю, что он способен простить даже язычника.
– Но, рассказав об этом, вы не могли не понимать, на какие выводы натолкнут меня ваши слова.