Ритуальные убийства всегда вызывают большой интерес. Тот, кто раскрыл такое, мог рассчитывать не только на премию, но и на повышение, и на перевод…
– Я дремала, – сообщила, почесывая глаза, Наталья Романовна. Вид у нее и в самом деле был заспанный – удивительное спокойствие духа, а ведь на словах ее так не устраивало соседство с убитым. – Где отец Василий? Где Кати?
– Все в церкви. Возможно, и вам стоит туда пойти.
– Я не религиозна, так что мне это не поможет. А отчего бы не пойти вам?
– Я занят работой. Хорошо, что вы вышли – мне предстоит вернуться к обыску.
Она улыбнулась, вглядываясь в лицо Николаева. Ему не нравились ни эта улыбка, ни взгляд.
– Там мои личные вещи. Мне, как и любо даме, неприятно, когда их касаются посторонние. Неужели ваша супруга относится к вмешательствам в свою жизнь иначе?
– Полагаю, она с вами бы согласилась. Однако она не останавливается в домах, где по ночам гибнут люди, – Наталья Романовна все так же молча смотрела, так что Николаев решил пойти на хитрость. – Я даже не намерен трогать ваши вещи – меня интересуют вещи других жильцов.
– Отца Василия? Но речь ведь идет не только об одежде. Как вы определите, где мои вещи, а где – его? Разве что я сама буду вам показывать.
– Простите, но я предпочел бы заняться этим в одиночестве. Я и так вошел в ваше положение, Наталья Романовна, и по причине вашего нездоровья позволил вам отдохнуть. Теперь же пора продолжить. На вашем месте я и впрямь пошел бы в церковь. Там вам было бы спокойнее.
Наталья Романовна подошла и положила ладонь на руку Николаева. Поглаживание острых холодных пальцев, забирающихся под манжет, не оставляло сомнений в ее намерениях. Что же она скрывала, если была готова на сделку, немыслимую для порядочной барышни, лишь бы ее секреты так ими и оставались?
– Боюсь, мы не совсем верно понимаем друг друга, – сыщик отодвинул руку, но пальцы проследовали за ней.
– Что? Не нравлюсь? – продолжая улыбаться, просто, как уличная девка, спросила Наталья Романовна.
Нравилась ли? Какое неподходящее слово. В ее присутствии день не светлел, а на душе не теплело, как в прежние времена с Татьяной. Голос жены Николаев готов был слушать часами, даже не вникая в смысл – Наталья Романовна же не впечатляла ни манерами, ни интеллектом. Она не была приятной собеседницей, а звук ее голоса порой становился невыносим. Утонченной благородной красотой Татьяна напоминала греческую скульптуру. Внешность Натальи Романовны – смазливая, но неправильная, неаккуратная – не относилась и к типажу, что привлекал Николаева. С такой барышней он ни за что не связал бы жизнь, и, откровенно говоря, с трудом понимал ее жениха, решившегося на такое. Нет, она однозначно не нравилась Николаеву – и в то же время вызывала жгучую похоть. Он не числился записным ходоком налево, и легко избегал искушений такого рода в своем городе – да и сейчас сомневался в том, стоило ли настолько глушить голос разума.
– Вы, наверное, думаете о жене. Вы ведь такой правильный, – Наталья Романовна наклонилась и поцеловала Николаева в шею. Холодные пальцы проникли под рубашку.
Но не тем же самым, в конце концов, занималась Татьяна – возвышенная, воздушная Татьяна – с Хорошевым?
Они отправились в комнату, на кровать священника. А потом она почти сразу уснула. Дышала, приоткрыв рот – беззвучно, но некрасиво.
Николаев тихо оделся, всеми силами стараясь не разбудить. Ежесекундно поглядывая на спящую и почти не дыша, выдвинул большой чемодан. Вся ее одежда висела в шкафу – это он уже видел перед тем, как Наталья Романовна вернулась и обыск пришлось прервать. Здесь же остались разные мелочи – подвязки, какие-то пакетики, присыпки, ленты. У верхнего края Николаев заметил приколотую булавку. Потянул за нее – надорванный подклад поддался. Сняв булавку, сыщик его отодвинул. За ним лежал пестрый платок, показавшийся смутно знакомым. Николаев вынул его, развернул – и к без того горевшим щекам прилила кровь.