«Сидоренко, заприте окно. Мне дует!» И вы знаете, Татьяна Александровна, я встал и запер окно — да как еще поспешно, только потом опомнился и плюнул даже. Прошло несколько времени. Что у них был за разговор — я не знаю, Z, что-то тихо говорил Старку. Вдруг Старк поднимается, медленно берет стакан с вином и — выплескивает в лицо Z. Потом, доставая свою визитную карточку, обращается ко мне; «Виктор Петрович, дайте барону и вашу карточку, чтобы он мог послать своих секундантов к вам для переговоров на случай, если ему угодно требовать от меня удовлетворения». Когда мы ехали назад, Старк был в восторге. «Нет, это восхитительно! Что теперь будет делать Z.? От дуэли отказаться нельзя: я его оскорбил при свидетелях! Ему придется драться с кем-то вроде „любимой женщины“!
— Послушайте, Старк, — сказал я, — для чего вы затеяли всю эту историю и меня еще секундантом заставляете быть! — «Ну, дорогой Виктор Петрович, это так все было забавно, ну, сделайте мне удовольствие». — «Бросьте вы этот тон, Старк, я не Z.» — «Ах, простите, я все еще не могу выйти из своей роли».
Дуэль не состоялась. Z, уехал, не прислав секундантов. Старк искренне огорчился.
— Я вижу во всем этом одно мальчишество, — говорю я равнодушно и иду в каюту.
Какая скверная ночь! Морская болезнь не помогла.
Наутро я проснулась поздно. У меня ужасно скверно на душе. Мне не хочется вставать, не хочется одеваться. Висок болит, и вся я разбита. Гадко! После завтрака мы приедем в С. Надо улыбаться, любезничать, показывать родственные чувства. А стою ли я, чтобы эти женщины и мальчик любили меня? Я так сама себя загрязнила своим воображением. Теперь мне противно вспомнить картины, что рисовало мне невольно это воображение. Нет, с этим надо покончить раз и навсегда!
Я вскакиваю, одеваюсь.
Ну и физиономия у меня! Губы сухие, под глазами круги. Я укладываю чемоданы и выхожу на палубу. Спасибо Сидоренко: он действует прекрасно на мои нервы.
Мы подъезжаем к С., он вытаскивает мой чемодан на палубу и говорит весело:
— Значит, вы меня приглашаете к себе? Да? Смотрите, ведь я завтра уже явлюсь с визитом!
— Конечно, конечно, — говорю я торопливо, пристально всматриваясь в народ на пристани. Я, по просьбе Ильи, дала из Новороссийска телеграмму, и кто-нибудь выйдет встретить. Я стараюсь угадать их в толпе.
А ведь я была права. Мать и Катя меня встретили приветливо и вежливо, но очень сдержанно. Женя бросилась мне на шею и сразу влюбилась, Андрей смотрит бирюком. Мать — маленькая брюнетка, такая моложавая для своих лет, что Катя, высокая, полная, тоже брюнетка, иногда кажется одних лет с матерью. Впрочем, я не умею определять года таких женщин.
У Кати красивые черты лица; она могла бы казаться красивой, но ничего не делает для этого и из особого кокетства, присущего этим типам, даже уродует себя.
Волосы словно нарочно причесаны так, что видны редеющие виски. Она носит какой-то угловатый корсет, и гладкое платье неуклюже стянуто кожаным поясом.
Лицо у нее суровое, с густыми бровями и крупным носом. Это лицо мне кажется надменным, именно не гордым, а надменным.
Лицо матери мягче, проще, но в нем какое-то затаенное недовольство. Верно, против меня.
Если бы они показали мне хотя бы искорку теплоты! Я бы откликнулась всем сердцем! А теперь?..
Теперь постараемся быть в хороших отношениях. Конечно, их можно обойти, но я теперь так устала, что не хочу себя ломать и стараться.
Женя похожа на Илью — тоже крупная и блондинка. Она очень хорошенькая. Чудный цвет лица и красивые глаза. Она хороша своей молодостью, свежестью и могла бы быть еще лучше, но не умеет. Андрей — брюнет. Ужасно не люблю мальчишек этих лет! Они или грубы из принципа, или надоедливы, как фокстерьеры. Он показывает мне даже некоторую враждебность. Это что-то идущее от старшей сестры.
Мать воспитана и тактична. Женя удивительно мила, Андрея я почти не вижу. Все шло бы гладко, но Катя!
Мой сундук пришел. Я разбираю его с помощью Жени. Женя весело смеется и восхищается моим бельем и платьями. Катя презрительно кривит рот и не выдерживает:
— Такое кружевное платье, наверное, стоит двух месяцев профессионального жалованья.
— Вы ошибаетесь, Катя, — весело говорю я. — Это платье стоит очаровательной детской головки и целой корзины грибов.
— Какой головки, каких грибов? — спрашивает она, хмуря брови.
— Я сшила его на деньги за проданную на выставке картину «Девочка с грибами»!
Она закусывает губы и потом говорит:
— Сколько народу можно накормить этим платьем!
— А разве кружева едят? — спрашиваю я с наивным видом.
Женя фыркает от смеха. Катя краснеет. Я чувствую, что зашла слишком далеко, и весело говорю:
— Ну, полно, Катя, какая вы сегодня строгая. Вот вам новая книжка журнала, прочтите-ка, какая интересная статья вашего кумира Л.
— Благодарю, — сухо произносит она, берет книгу и уходит из комнаты.
Пишу в саду этюд с цветущей магнолии, Женя сидит рядом и без умолку болтает о гимназии в К., которую она окончила в прошлом году.
— Осенью я поеду на педагогические курсы. Сначала мама хотела ехать со мной, потом раздумала.
Я понимаю, почему она раздумала — она теперь потеряла надежду жить с сыном.
— Вы, конечно, Женюшка, поселитесь у нас?
— О, мне бы очень хотелось! Но Катя находит, что мне лучше жить одной.
Я окликаю Катю и прямо спрашиваю, что она имеет против того, чтобы Женя поселилась у нас зимой.
— Хотя бы потому, — отвечает Катя, — что у вас, наверное, очень шумно.
— У нас? — удивляюсь я. — Да у нас мертвый покой! Пока светло, я работаю в мастерской, а вечером занимаюсь скульптурой, рисую, читаю. Разве Илья мог бы работать при шуме? Изредка мы ходим в театр, в концерт. Гости у нас бывают очень редко.
— Женя может привыкнуть у вас к роскоши.
— Вы, Катя, не знаете дороговизны петербургской жизни, Илья получает три тысячи, я зарабатываю приблизительно столько же. Илья добр — вы знаете его доброту, — он многим помогает и, уверяю вас, при таких средствах особенной роскоши не заведешь.