Всё-таки не на Чумпа ставили примёт, а если на него, то полные болваны. С внутренним трепетом Чумп ожидал повстречать на крыше десяток крепких молодцов и даже уже изобрел пару маневров, которые позволили бы ему поспихивать их вниз на предмет утверждения славы неуловимого. Однако никого на крыше не было, да и погоня зачахла, не начавшись — всего один старательный влез по Чумпову пути на крышу, но потерял равновесие и с верещанием улетел вниз, в объятия арбалетчиков.
Ущельник одним махом одолел пятнадцать футов до соседней крыши. В груди билось восторженное ощущение свободы, оно всплывало всякий раз, как удавалось обставить погоню. Пронёсся и по этой крыше, с края сиганул на стену — и врезался прямо в хуманса, что уныло торчал возле бойницы На поясе у того висел меч, рядом стоял лук, но Чумп оказался сверху, да и соображал быстрее — рывком поднял, вжал спиной в бойницу, быстро огляделся. Насколько хватает глаз, стена пустынна. Все вяжут генерала. Правильный подход, он мужик здоровый.
— Говори! — зашипел Чумп злобно, мигом извлёк из-за спины нож и упёр острие в самое веко хуманса. — Кого ловите?
Хуманс позеленел, рука, что сомкнулась было на рукояти меча, безвольно обвисла.
— Не ведаю… Хозяин письмо получил, повелел всем шибко снарядиться да ждать, будто бы должон кто-то опасный прибыть, так чтоб врасплох не застал… Не убивай!
— А ты заслужи! Сколько всего народу в крепости?
— Шесть десятков, да пять троллей, да онтов хозяйских восемь, ну и сам хозяин, говорят, в бою пятерых стоит… Не убивай! Ты ж обещал, гоблины же честные!
Только что придумал, догадался Чумп и слово сдержал — не убил. Даже и нож спрятал. Другое дело, ревнитель честности сам убился, когда долетел до земли, выпав в бойницу от могучего пинка. Чумп на несколько секунд замешкался. Шесть десятков — это безнадёжно, с такой сворой даже генерал не совладает, можно было с тем же успехом двигаться прямо на Хундертауэр. Надо удирать… Лук? Едва ли пригодится, но и не помешает… а вот что помешает, так это кровавый след от балахона!
Чумп спешно содрал насквозь промокшую робу, со злостью швырнул вниз, меч с луком закинул за спину и выглянул в бойницу. Тело хуманса безжизненно скрючилось под стеной. Что за хлипкий народ? Высоты-то всего ничего… Гоблин ещё раз оглянулся назад, туда, где остался бравый генерал, и решительно выскользнул в бойницу.
…Генерал Панк лежал и неспешно осознавал своё положение. Лежать было жестковато. На глаза мягко давила сероватая темнота. В глотке словно покатался ком шерсти, было сухо и шершаво. В голове, как водится, гудело. Ныло всё тело, словно учили каким-то особым онтским ритуалам сапогами из амфибьей шкуры ног эдак в десять. С чего бы это? Кто посмел? Да и к слову — это ж я где? Как истинный гоблин, генерал быстро пригляделся в темноте и ничего особо радостного не увидел. Лежал он прямо на булыжном полу невеликого каземата, какой есть в любом мало-мальски приличном замке, кромлехе, форте и даже обычном тереме — для особо буйных посетителей. Видывал такие казематы бессчётно, побывал как-то и внутри, когда в годы безрассудной юности попался в числе прочих чинителей беспорядков в цепкие руки рыцарей Сварги. Те, по странному своему обету, наводили порядок, молодому гоблину походя дали по голове и затолкали на недельку в такой вот каменный мешок, чтобы охолонул малость. В дверь тогда настучался до посинения отбитых кулаков, чуть не переломал обе ключицы, бросаясь плечами на могучую дверь, и всё без толку. Выпустили, когда он вконец обессилел от голода, накормили, напоили, велели не шалить впредь и отпустили. Панк, ясный день, был не таков, чтобы уйти не расквитавшись, с тех пор сваргеры имеют на него зуб, но он поумнел и больше уж не попадался. Неужто… Ах да, Коальд… Нет, этот явно не сваргер, для рыцаря — охранителя мирового порядка у онта слишком уж татья морда, да и в сеньоры-землевладельцы сваргерам нельзя: противно уставу Ордена… Ну-с, осмотримся…
В камере только и было что грубо отёсанные гранитные глыбы стен да дверь, сколоченная из толстых брусьев, стянутых толстыми железными полосами. Плечами долбить — годы уже не те, старые кости не так быстро срастаются, да и всё одно хрен высадишь. Меча же нету. И нож с пояса исчез, и сапоги спёрли вместе с потайным засапожным кинжалом, и кольчугу уволокли, даже на драный камзол кто-то позарился. Кто ж такой алчный? Не новый ли друг Чумп? Он, конечно, свой с виду, да и камзол ему не по размеру, к тому же без кружев, но вдруг привычки одолели? Глянь, весь мир спёр, один казематец остался. Ан нет, запирать бы он не стал, да и пинать едва ли. К тому же сапоги на нём мягкие, изукрашенной кожи, не иначе снял с иного городского щеголя, такими больно не напинаешь, а тут словно цепами измолотили, аспиды. Но ежели, к примеру, враги — вроде снилось что-то, — то где же тогда сам Чумп?
Панк потянул носом, ухватил слабый, но явственный кровавый дух. Пощупал штаны — под пальцами хрустнула ломкая корка засохшей крови. Генерал устыдился: вот, заподозрил собрата в подлости, а тот, по всему, насмерть стоял над ним, пьяным безбожно! Вот ведь как обернулось: вор бился с превосходящими силами противника, а он, боевой офицер и мастер меча, проспал, хоть в ратном деле сведущ и искушён безмерно! Вдвоем, глядишь, и отбились бы, а там и до магистра гномского было бы недалече… Так вот же — потерял соратника, едва повстречав, и сам вон как влип — как бы не пришлось позавидовать героической Чумповой гибели. И как проспал? Опять нечестно сыграли…
Ну а дальше что? Едва ли тут гоблинам являют снисхождение. Не для того же дубасили, чтобы выразить восторг от его тактической сметки. Так и кончишь свой век, генерал, в петле по итогам скоротечного суда. Мол, за совокупные прегрешения рода гоблинского перед прочим дримландским народонаселением… А тут не то что на петлю наберётся — в нужнике утопят, вот уж самая кончина для офицера. И поди докажи, что ты не тать, а баронский титул добыл потом и кровью на общих правах — выслужившись, а вовсе не из засады… Выкупом едва ли соблазнятся — не поверят, что заплатит, да и правы будут. А поединка дать — так для этого не лупят и не запирают, он от этого дела и так никогда не бегал…
Генерал подобрал под себя босые ноги — штаны оставили, и на том спасибо, вот без оных было бы взаправду неудобственно. Посидел, подумал. Думы были мрачные, почему-то от выгребной ямы не отдалялись. Печально это и недостойно столь знатного воителя! Драться можно — и нужно — до самого конца. Ну нет ни меча, ни доспеха, зато опыта и умения никто не отнимет! Панк рывком встал, затёкшие мышцы затрещали, собрал их все в тугие узлы, тут же распустил, погнал кровь по онемевшим членам. Как ни колошматили, а мышцы послушно ожили, затрепетали, вздулись. Дверь, правда, и не такого удержит… так что с неё и начнём! Панк в три шага добрался до двери и трижды душевно прислал в неё пяткой. Брусья еле-еле дрогнули. За год, может, и расшатаются… но ждать как-то недосуг.
— Эй, там! — рявкнул генерал командным басом. — А ну, открывай, олухи!
И приложил ухо к двери. На случай, если какой дурень, поддавшись импульсу, кинется открывать. На дурнях мир держится, а умные редко казематы сторожат… Руки рефлекторно поднялись — левой ухватить за грудки, рвануть на себя, локтем правой в висок, чтоб наповал, тут же ухватить оружие дурня, меч такому едва ли дадут, но хоть топор или палицу…
— А чё тебе? — сконфуженно полюбопытствовали из-за двери.
— Открывай, сказано тебе! Говорить буду!
— Валяй, говори, — вяло разрешили с той стороны, а главное — здорово бухнуло снизу в пол каземата, булыжные плиты чудовищного веса вроде бы как даже подпрыгнули. Генерал подпрыгнул тоже. Ничего себе, трясти такие камни!! Такие валуны, поди, даже прожрушным Стремгодовым зверюгам не под силу. Сразу вспомнились рассказки холмарей, которых частенько набирал в своё воинство, про глубинных чудовищ, от коих не спасают ни мифриловые латы дварфов, ни изощрённая магия кобольдов. Такое сожрёт за милую душу и не посмотрит, что генерал и что на драконе летал. Машинально генерал грянулся о дверь, да так, что она жалко скрипнула и даже слегка прогнулась наружу, а оттуда донеслось опасливое: