— Здравствуйте, тетя-джан!
— Здравствуй! Заходи. Ну и растешь ты! Любо глянуть на тебя, Гусо-джан!
— О, вы, наверное, любите меня, тетя?
— Кровь-то родная. Как же я могу не любить племянника? Да еще такого красавца.
— Но вы же сказали Парвин-ханым, что я рябой…
— Разве я сказала, что ты некрасивый?
— А Парвин вы тоже любите, тетя?
— Что тебя, что ее — одинаково, Гусо-джан. Она мне, как дочка. Пойдем к ней, она тебя поджидает.
— Откуда она узнала, что я приду?
— Как не знать?! Сегодня же у тебя свободный день. Подсчитать нетрудно.
Через узенькую калитку тихо входим в сад. Парвин сразу же увидела нас, идет навстречу. Тетя подталкивает меня в спину, смеется:
— Принимай, Парвин-ханым! Оставляю тебе…
Тетя Хотитджа незаметно уходит. Мы остаемся в саду одни. Парвин о чем-то говорит, кажется, рада, что я пришел, но я пока не могу толком соображать. Надо немножко одуматься. Тут одуряюще пахнет цветами и так красиво кругом, что сразу не освоишься. И еще красивее выглядит Парвин среди этой роскоши. Сад наполнен нежными запахами и глубочайшей тишиной, даже боязно произнести вслух хотя бы слово. Парвин-ханым, словно цветок, царица роз, нарциссов и левкоев. Она с улыбкой берет меня за руку, ведет по цветнику.
— Гусейнкули, ты знаешь название этих цветов?
— Да, бану… Я знаю, как называется каждый цветок. Меня научил этому садовник.
— Вот как! Тогда скажи, как называется вот этот?
— Это Гуле-атоши — огненный…
— А этот?
— Гуле-банафша — фиолетовый…
— А этот?
— Гуле-оргавани — голубой…
— А какой из них лучше всех?
Я промолчал. Но чуть было не сказал: «Лучший цветок— это ты, Парвин-ханым!» Кажется, и без моих слов Парвин догадалась, что я подумал. Она смутилась и радостно потянула меня под яблоню.
— Ну, рассказывай что-нибудь!
Я рассказал ей о «классе экабер», об охотнике и козленке. И, конечно, не умолчал о сражении со змеей. Этим «геройским» поступком я основательно тронул Парвия. Она нахмурилась, ее тоненькие пальцы сжались в кулак. Парвин притопнула туфелькой:
— Ах, гадюка! Кого она хотела укусить!..
Смешно было видеть, как Парвин сердится.
— Будь поосторожней, Гусейнкули. Ладно, обещаешь?
— Буду всегда осторожным, Парвин-ханым!
— Спой веселенькую песенку, Гусо-джан?
— Я приятных не знаю, ханым.
— Ну, тогда я спою:
Когда она начала петь, мне вдруг стало неловко за нее: поет самую обыденную песенку, какую я всюду слышу. Но чем больше слушал я ее голос, чем дольше смотрел на ее нежное, возбужденное лицо, нежные, полуприкрытые губы, тем таинственнее и значительней становились слова песенки. Они звучали для меня по-новому, нравились, волновали. Парвин умолкла, смотрела на меня влажными с поволокой и нежностью глазами, а я завороженный ее пением, не мог сказать ни слова.
Было уже поздно, когда Парвин проводила меня до калитки.
— Приходи почаще. Ладно, обещаешь?
— Ладно, джанечка… Парвин.
— Не обманываешь?
— Клянусь своей дорогой тетей.
— Верю!
Домой я бежал без оглядки и без памяти. Вернее, ноги бежали, а душа и тело летели. Я был, как никогда, счастлив. Я осмелился назвать ее джанечкой и она не обиделась. Неужели Парвин любит меня? Тогда я, наверно, умру от счастья.
ТАЙНЫ ДВОРЦА
Небольшой отряд водников медленно спустился с холма по узкой каменистой дороге. Ехавшие впереди на породистых лошадях трое, в черных бурнусах и каракулевых папахах, остановились, поджидая остальных. Средний из троих, молодой парень с выхоленным круглым лицом и высокомерным взглядом, хвастливо сказал по-английски:
— Что я вам говорил, господа! Пришел конец нашему долгому путешествию. Перед вами мой родной, гостеприимный город Боджнурд. — Кивком головы он указал вперед, где под сизым зимним небом лежали улицы, дома и торчала, будто поднятый вверх кулак, маковка городской мечети. — Это, конечно, не Тегеран, господа, — умиленно продолжил он, — но и тут я сделаю все, чтобы вам не пришлось скучать под хмурым зимним небом!
Оба англичанина скупо улыбнулись. Юноша дернул поводья, конь пошел рысцой, ускоряя бег. Вскоре отряд въехал в западные ворота города, лихо проскакал по улицам, удивляя своим внезапным появлением горожан, и остановился у ворот громадного двора Сердара Моаззеза. Двор был обнесен высоким кирпичным забором, над которым торчали оголенные ветви деревьев. В середине двора над всеми постройками величаво возвышался дворец Сердара. Знатный юноша прошептал благодарение аллаху, прижал к груди ладонь и властно крикнул: