— Эй, стража! Открыть ворота!
Два казака при саблях, позванивая шпорами, выскочили из сторожевой будки, кинулись к тяжелым засовам. На лицах их были страх и радость одновременно. Распахнув ворота, стражники застыли в поклоне, пропуская во двор всадников. И уже было видно, как забегали, засуетились во дворце слуги: послышались голоса, захлопали двери. Всадники спешились возле длинной чисто побеленной конюшни. Юноша сказал старшему казаку, чтобы охранники шли отдыхать, и направился с англичанами к роскошному порталу двора.
Сердар Моаззез Азизолла-хан встретил близкого родственника, Лачина, в вестибюле. Важно и не спеша, как и подобает именитому вельможе, он заключил его в грубоватые мужские объятия, а двум английским военным пожал руки и пригласил всех к себе в кабинет. Вслед за гостями туда вошли те, кто прижился рядом с Сердаром и пользовался его благосклонностью. Среди прочих приближенных правителя была здесь и Зейнаб-енга. Сердар перекинулся любезными словами с гостями, отечески пожурил Лачина за то, что тот закончил учебу в тегеранском «Дарэльфи-нун»[11] еще летом, а явился в родное поместье только зимой, да еще без всякого предупреждения.
— Ну, слава аллаху, хорошо, что приехал. Наконец-то все птенцы постепенно слетаются в свое гнездо. — Моаззез благосклонно посмотрел на англичан, по-английски с акцентом произнес. — Господа, конечно, устали… Сейчас отдохнете.
После недолгой беседы Сердар распорядился поместить военных в лучшие комнаты, поговорил еще немного с родственником затем и его проводил на отдых. Дворецкому был дан строгий приказ: в пятницу в зале для приема гостей в честь приезда Лачина устроить ужин. Персон на двести не больше. Затем Сердар обратился к Зейнаб-енга. Пусть она подумает, из чьих семей пригласить девушек на пиршество. Кстати, он напомнил, что пора и ей вывести в свет свою внучку. Большая, наверное, стала. При упоминании о внучке, у Зейнаб-енга кольнуло под сердцем. Старуха поджала губы и в знак согласия молча кивнула головой. Моаззез замолчал. Оба они вспомнили об одном… Это была их тайна.
Лет двенадцать назад точно так же, как сейчас, напомнил однажды Сердар ей о невестке, жене сына Зейнаб-енга: «Что-то уважаемый казакбаши Мад-Таги-бек никому не показывает свою красавицу Лейлу. Говорят такой райской красоты никогда еще не было в Курдистане». Зейнаб-енга передала разговор с Моаззезом сыну. Мад-Таги-бек только усмехнулся и сказал: «Захотелось шакалу съесть лучшую дыню! А я-то до сих пор считал, что лучшая пища шакалов — падаль!» Больше ничего не сказал молодой казакбаши, но Зейнаб-енга хорошо поняла, что сын никогда не покажет жену этому завидущему и сладострастному кобелю. После этого прошло с полгода. Ни разу Моаззез не вспоминал больше о храбром казакбаши и его красавице-жене. И вот однажды на охоте: Мад-Таги-бек, когда присели закусить, съел что-то неудобоваримое и отравился. Привезли его домой уже мертвым.
Сердар Моаззез «искрение, со слезой во взоре сожалел» о преждевременной смерти храброго казакбаши: пригласил к себе его жену, пообещал, что до самой своей смерти будет заботиться о ней… Но загадочно: красавица Лейла вернулась домой в слезах, истерзанная, а ночью приняла яд. Люди истолковали, что жена Мад-Таги-бека отравилась с горя и долго говорили о ее преданности, а на самом деле — Сердар сначала уговаривал Лейлу стать его любовницей, затем в ход пустил угрозы, силу и довел женщину до того, что она наложила на себя руки. Старая Зейнаб-енга осталась с трехлетней внучкой. Не миновать бы и старушке беды, да почувствовала она, как надо вести себя теперь с его превосходительством Сердаром: хитрая и осторожная старуха сделала вид, что ни о чем не догадывается и думать ни о чем плохом не думает. Когда Сердар позвал ее к себе и льстиво стал говорить о соболезновании, Зейнаб-енга собрала всю свою волю, чтобы не плюнуть убийце в глаза, и смиренно ответила: «Погиб сын, умерла с горя невестка, — на все воля аллаха». И Сердар Моаззез щедро вознаградил ее. А чтобы знать и впредь, как старая относится к нему, приблизил ее к себе и сделал главной женщиной во дворце.
Напоминание о внучке испугало Зейнаб-енгу. Сердар тотчас понял состояние старухи, сказал в сильном смущении:
— Ничего плохого в этом нет, дорогая Зейнаб-енга. Пусть девушка привыкает к высшему обществу, присматривает человека по сердцу. Не будем ей навязывать мужа… Могу поклясться в этом. Не беспокойтесь, Зейнаб-енга, пусть приходит, веселится, привыкает. Не останется без внимания. Уважим…