Среди танцовщиц, на самом виду, почти у самых ног Сердара и его приближенных, змеями извиваются ночные подружки, благодетельницы Лачина и его друзей. Моаззез, стаскивая зубами с вертела дольки шашлыка, подмаргивает им. Он самоуверен, он и знать не знает, как «верны» ему эти красивые кошечки. Лачин немножко злится. Он не может забыть, как ловко «обставил» его Джексон при выборе постельной приправы… Злость его сменяется холодком страха: что — если Моаззез узнает, что он, Лачин и его дружки уже вкусили гаремных яств, насладились сумасшедшими ласками красивейших кобылиц из его конюшни? А черт с ним, пусть узнает! В конце концов, не должно быть ссоры из-за каких-то продажных гурий… Лачин косится на англичан. Лицо Джексона, как каменная маска, и Лачина вновь охватывает страх: да, это и есть настоящий англичанин. По его виду никогда не узнаешь, в чем он нуждается, что может сделать в следующую минуту. А Джексон ничего не сделал особенного. Увидев, что Кагель опустошил рюмку, Джексон налил ему из графина еще. Лачин не понял, для чего он это сделал: споить хочет? Но у Джексона не было таких мыслей вовсе. Он хорошо понимал состояние Кагеля. Лейтенант — отпрыск благородных и высоконравственных родителей — боялся взглянуть на свою красавицу Зохру, а она, как нарочно с медовой и многообещающей улыбочкой, крутилась прямо перед ним.
Лачина танцовщицы совсем не занимали. Сейчас он не испытывал особого голода в женщинах, взгляд его отдыхал на девственной красоте учениц городского медресе. Лачи-ну всегда хотелось быть в обществе таких вот неискушенных, чистеньких девушек, но почему-то он всякий раз просыпался в объятиях какой-нибудь тегеранской потливой шлюхи. Лачин, едва заметно для других, притронулся к руке Моаззеза, тихонько спросил:
— Слушай, Азизолла, что за девочка сидит между Зейнаб-енга и твоей старшей женой? Ей богу, такой невероятной и покоряющей красоты я еще не встречал…
Моаззез посмотрел туда, где сидели женщины, встретился взглядом с той, о ком спрашивал Лачин. Он почувствовал, как откуда-то из глубины души всплыла старая боль. Девочка поразительно была похожа на свою мать Лейлу. Моаззез, помедлив ответил:
— Это дочь моего бывшего казакбаши Мад-Таги-бека. Ты его не знаешь. Он погиб на охоте, когда тебе было десять лет… Мать тоже у нее умерла. Воспитывает ее Зейнаб-енга. Сиротка.
Лачин стал пристально разглядывать Парвин. Он не сводил с нее взгляда. И она сразу же заметила это, капризно сказала бабушке:
— Почему господин Лачин так на меня смотрит? Я чем-то отличаюсь от подружек?
Зейнаб-енга и сама давно заметила, что молодой хан чересчур жадно поглядывает на внучку,
— Пусть смотрит, — сказала Зейнаб-енга. — Глазами он не напьется.
Об этом же подумал и Сердар Моаззез. После довольно продолжительного молчания, он тихонько произнес:
— Ты, Лачин, не вздумай пытаться… испортить депушку. Я дал слово старухе, что ее внучка выйдет замуж за того, кто ей придется по душе. Не мешает это тебе запомнить.
— Трудно, но постараюсь. — Лицо Лачина покрылось мертвенной бледностью. — А если эта девушка захочет выйти за меня замуж?
— О, дорогой, тогда и разговор пойдет иначе, — спокойно ответил Моаззез, чувствуя, как его все больше охватывает неприязнь к Лачину.
Нет, не соперника он видел в Лачине, иная опасность пугала Моаззеза. Если Лачин и в самом деле женится на этой сиротинушке, то кому-кому, а ему-то станет известно от чего умер казакбаши Мад-Таги-бек и отравилась его жена. Парвин может и не знать о подлинной кончине ее родителей, но Зейнаб-енга точно знает. Знает и расскажет сиротке, а та наверняка, передаст Лачину. Тогда у родственника помимо англичан появится еще одна опора — страшная правда, обагренная кровью невинных. Нет, Лачин, тебе не видать этой очаровательной девочки, как своих ушей! Сердар благосклонно улыбнулся, сказал:
— Не спеши с женитьбой, Лачин, успеешь надеть па себя хомут. Гуляй пока, веселись. Красоток много, как бабочек в саду. Не переловишь всех…
Когда гости насытившись едой, после танцев и курдских песен, все высыпали во двор, солнце уже клонилось к горам, и надо было гостям успеть взглянуть на скачки, тоже устроенные в честь приезда Лачина. Поле для скачек находилось возле гор, неподалеку от дворца. Туда и устремились любители зрелищ.