Беседу нашу прервал Мирза-Мамед. Без стука вошел он в комнату, сразу же выпалил:
— Привет, друзья! Вы заходили ко мне? Передали. Я был… в одном месте. — Он огляделся и, убедившись, что поблизости посторонних нет, проговорил: — Есть сведения, что Тегеран, Занджан, Тебриз, Решт и Мешхед переполнены муссаватистами. Это перебежчики из Азербайджана. Армия русских рабочих и крестьян с позором выкинула их из России. Если они появятся в Кучане, — злобно добавляет Мирза-Мамед, — и вы встретите их, то поменьше расходуйте слов… и без выстрела — на полметра в землю.
— Чик-чик?.. Это моя специальность, — отзывается Аббас.
— Обстановка ухудшается, друзья, — продолжает Мирза-Мамед. — Сегодня по приказу командования, я с пятидесятью стрелками выезжаю в сторону Гиляна. Точно не знаю — куда. Пока не говорят, но думаю, что не тюльпаны собирать. До свидания. Я зашел проститься. Помните всегда, что Ходоу нужно оружие.
— Но ты же вернешься, Мирза-Мамед? — испуганно говорит Аббас. — Зачем таким тоном даешь наказы?
— Ничего неизвестно, друзья. Пока!..
На другой день, как обычно, проходили занятия и поле, за город выехал весь полк. Не было только Мирза-Мамеда и кавалеристов первого эскадрона. От солдат мы узнали, что Мирзу-Мамеда и еще около шестидесяти человек «неблагонадежных» командование бросило на пополнение полка сипаев под Гилям.
У меня под ложечкой засосало от тоски. Я уже привык к Мирзе, без него не обходилось ни одного щекотливого дела, а теперь вся ответственность ложилась на мои плечи. Надо было самому разбираться в окружающей обстановке, отличать друга от врага; знать — кому можно доверять, а кому и нельзя. Грустно было еще и потому, что меня вдруг с неодолимой силой потянуло в горы к своим: Ходоу-сердару, Арефу, Мухтару. Я завидовал Мирзе Мамеду и не сомневался, что в Гиляне он со своим отрядом или один перебежит на сторону повстанцев. Вместе с тем не давала покоя мысль — почему же командование, зная о неблагонадежности Мамеда, зная, что он чистокровный курд, бросило его против курдов? Неужели командир полка настолько глуп, что не видит в этом опасности? Понять изысканный маневр командования помог мне Аалам-хан. Через несколько дней, после отъезда Мирза-Мамеда, он сказал мне:
— Ты, кулдофадар внимательно следи за своими людьми! Не оказалось бы таких, как тот Мирза, которого отправили под Гилян. Если такие найдутся, то сразу попадут в пекло войны.
— Но они же могут перейти на сторону курдов, — ответил я Аадам-хану,
— Потом хоть к ишакам пусть уходят, не наше дело! — хохотнул Аалам-хан. — Главное — не было бы их в полку «Курдлеви», Есть слухи, что провокаторы засели именно у нас, за это нашему командиру каждый день делают втирания. Он не потерпит ни одного провокатора или подозрительного.
— Понятно, господин Аалам-хан. — Внутренне я порадовался: на худой конец — нам грозила отправка на фронт, а это не так уж плохо. Я не допускал даже мысли, что выстрелю в сторону своих братьев-курдов. Лучше пущу пулю себе, если не удастся бежать к Ходоу-сердару,
— Слава аллаху, нашему полку пока нет дела до Гиляна, — продолжал Аалам-хан. — Наш долг охранять северные границы от большевиков. Вот и посуди, как мы можем допустить у себя сочувствующих большевикам, если сами боремся против них!
— Спасибо, господин Аалам-хан, за приятные новости. Все понятно…
Шли дни, жизнь в полку продолжалась по заданному расписанию и режиму. Наступивший день напоминал прошедший, одна ночь похожа на другую. Ничего нового.
И вот, однажды, я только вернулся из конюшни от своего скакуна, — мне говорят: какой-то мальчишка у ворот ждет тебя. Я поспешил за ворота.
Мальчику было лет десять. Едва я вышел на улицу, как он подбежал ко мне:
— Вы — дядя Гусейнкули?
— Да, если ты не другого Гусейнкули ищешь.
— К вам приехала мать и сестра из Боджнурда. Они велели вам придти скорей в гостиницу.
«Какая еще сестра?» Но я не успел ничего расспросить у мальчишки. Он мигом скрылся за углом дома.
Шагая к гостинице, я раздумывал, как же сюда могла добраться мама? У нас нет ни осла, ни коня? Мало этого, оказывается и сестра с ней. Не могла же маленькая Мерниса приехать ко мне. Ей нечего делать здесь, да и не так просто матери было бы добраться с ней. Путает что-то мальчишка… Едва я поровнялся с гостиницей, как из ворот быстро вышла женщина в цветастом платке и широкой юбке. О аллах, я узнал свою мать!
— Мама, и правда — это ты? Какими судьбами ты оказалась в Кучане?
Я обнимаю ее, целую в лоб и щеки и не даю выговорить слово, потому что сам без конца тараторю от радости, не могу остановиться. Мать прижалась к моей груди, гладит мои плечи, лицо, волосы. Из глаз ее катятся слезы, крупные, горячие. Это слезы радости.