— Это приказ, а не письмо! — взволнованно говорит Ахмед. — Она во всем права… Она требует, чтобы мы сбросили с себя этот ненавистный мундир и пришли ил помощь гилянцам! Смерть или честь! Ждать больше нельзя!
Погасли звезды. Утренняя заря прогнала темноту ночи за высокие хребты гор, и вот выкатилось косматое солнце.
Лейтенант Аалам-хан пришел в расположение эскадрона раньше обычного. Вызвав меня из комнаты, он сказал»
— Гусейнкули! Сегодня наш эскадрон по приказу командования уходит в двухдневный поход. Вернее, на прогулку. Вам надо оставить одного младшего офицера и человек десять солдат. Остальные пусть готовятся к выезду. Ровно в дна ноль-ноль двинемся!
Я захожу в комнату, объявляю ребятам о выезде. Сидим, раздумываем, чего же ради затеян поход. Я гляжу то па Ахмеда, то на Аббаса и не знаю, кого из них оставить в казарме? Оба младшие командиры, мои помощники. Ахмед догадывается, о чем я думаю, говорит:
— Разреши остаться мне, Гусо? — глаза у него горят болезненным блеском, на лице бледность. Не заболел ли?
— Кому-то из нас надо оставаться, — отвечаю я и гляжу на Аббаса. — Ты не против, Аббас, если останется Ахмед?
— Конечно… Я не против прогуляться по степному воздуху.
— Тогда, вопрос решен. Остаешься ты, Ахмед!
Через два часа, выстроившись в колонну по четыре, мы выражаем из ворот казармы, минуем городские ворота и устремляемся на север по Кучано-Ашхабадскому тракту. Второй эскадрон отделился от нас и двинулся на северо-запад, сразу же за городом, на развилке. Первый эскадрон на северо-восток. Мы идем на север, а это значит — в сторону населенных пунктов Имам-Кули и Дурбадам. Дорога хорошая, кони ступают лихо, весело, а кавалеристы — хмуры.
Командует эскадроном сам Аалам-хан. Мне не доверяют. Я даже не знаю, зачем мы едем, мне не объяснена задача. Но я уверен, и не только я, но и все кавалеристы эскадрона, что прогулка наша не без умысла. На лицах солдат недоумение. На моем лице растерянность.
— Отдыхайте, кулдофадар Гусейнкули, — говорит с улыбкой Аалам-хан, — вам предоставлен двухдневный отдых.
Ох, как нежелателен этот отдых. Идем уже четыре часа без передышки и не знаем, когда будет привал. Впрочем. кони пока ведут себя хорошо, да и мы не чувствуем особой усталости. Угнетает неведение.
Степь. Равнина, холмы. По обочинам дороги по холмам покачиваются серые кустики полыни. Звонкоголосые жаворонки купаются в синеве, быстро взмахивают крылышками и вдруг падают вниз камнем к земле.
Аалам-хан едет впереди эскадрона. Я на своем Ыкбале гарцую сбоку или отстаю от колонны. Конь щиплет траву. Когда колонна уделяется, я трогаю поводья, скачу вдогонку. Нет, я не специально отстаю. Я думаю о Парвин, о ее письме и невольно ухожу в себя, ничего не вижу перед глазами: ни степи, ни всадников, ни клубящейся над степью ныли. Только образ любимой неотступно преследует меня… Она мне кажется то милой и нежной, то гневной.
Скачу сбоку колонны. Рамо кричит:
— Эй, кулдофадар! Скажи этому губошлепому педжнабцу, чтобы сделал привал. Коней загнать хочет?
— Почему нет привала, командир? — спрашивает Аббас, едва я обогнал Рамо.
— Командир есть. Чего меня спрашиваете!
Поровнявшись с Аалам-ханом, мы долго едем седло в седло. Индус хорошо понимает, что я злюсь на него, но никак не реагирует. Он делает вид, что вообще меня не замечает. Стерва!
— Господин Аалам-хан, разве не видите, что и люди и кони утомились! — с раздражением говорю я, — Дайте команду на привал!
Аалам-хан поворачивает голову, обрадованно говорит:
— А, это ты, кулдофадар! И ты тоже устал! Скоро отдохнем. Через один фарсах — селение.
— Целый фарсах! — возмущаюсь я.
— Таков приказ капитана Кагеля! — сердито говорит Аалам-хан. — Думаешь, я не устал? Приказ есть приказ. Извольте его выполнять, господин Гусейнкули!
Некоторое время едем молча. Аалам-хан сердито двигает усами, наконец успокаивается, говорит:
— Наша конечная остановка — Авгаз.
— Что ожидает нас в Авгазе, господин лейтенант?
— Неизвестно. Мы едем туда по приказу командования.
— Какой же, все-таки, приказ, господин Аалам-хан?
— Приказ — выполнить приказ точно в срок и беспрекословно. А вы, я вижу, начинаете повышать голос!
— Может, мы идем на усмирение восставших?
— Не знаю, господин Гусейнкули, не знаю! Займите свое место, не мешайте управлять строем!
— Есть, господин Аалам-хан.
Я отстаю от него. При мысли, что мы едем воевать с армией Ходоу-сердара, я начинаю терять самообладание. Надо немедленно, на привале обговорить с друзьями, как быть дальше!