Ей совсѣмъ не хотѣлось ѣсть, и послѣ двухъ ложекъ она откинулась на спинку стула.
– Да, вотъ только и слышишь, что всѣ за границу ѣдутъ, – произнесла она мечтательно. – А я, должно быть, такъ и проживу жизнь, не побывавъ за границею. Хоть-бы однимъ глазкомъ посмотрѣть, какой такой Парижъ…
– Вона! Парижъ! Куда хватила! – усмѣхнулся Иванъ Филофеевичъ.
– А что жъ, я хуже тѣхъ, кто туда ѣздитъ, что ли? – обидѣлась Наталья Андреевна. – Хоть бы въ Стокгольмъ на выставку вы меня отпустили. Смѣшно даже: десять лѣтъ замужемъ, а еще ни одной выставки не видала.
– Какъ такъ не видала? А зимой-то кто двадцать разъ въ «Акваріумъ» на судостроительную выставку ѣздилъ?
– Вотъ тоже нашелъ! Я про заграницу говорю. На судостроительную я только для Варвары Петровны ѣздила, потому что у нея братъ въ штурманахъ служитъ.
– Всѣ у васъ съ нѣкоторыхъ поръ въ штурманахъ служатъ. На дняхъ въ палисадникѣ на кого-то въ бѣлой фуражкѣ натолкнулся, тоже увѣряла, что штурманъ, а оказалось – технологическій студентъ.
Наталья Андреевна немножко отвернулась отъ мужа, потому что чувствовала на губахъ предательскую улыбку.
– Я не знаю, что вы всегда имѣете противъ студентовъ, скромнымъ тономъ замѣтила она.
– А что въ нихъ хорошаго нашли? Всякій мѣщанинишка, захочетъ, такъ и будетъ студентомъ. Вотъ, если дамамъ офицеры нравятся, это само собою понятно. А студентъ и пріятности никакой доставить не можетъ.
Наталья Андреевна немножко больше отвернулась, и черезъ минуту перемѣнила разговоръ.
– Жанъ, мнѣ завтра въ городъ нужно. Не могу ничего отъ портнихъ добиться, надо самой съѣздить. Поѣду я часа въ четыре, такъ что ты ужь безъ меня пообѣдаешь. А я велю ботвинью сдѣлать.
Иванъ Филофеевичъ окончательно нахмурился.
– Вотъ нашли время съ портнихами возиться! Удивительно мнѣ важно, что вамъ вашихъ тряпокъ не везутъ. Какое мнѣ удовольствіе одному тутъ прохлаждаться?
– Ты пойми, что ни одно мое платье не готово еще. Не могу же я не одѣтая на дачѣ сидѣть.
– На дачѣ-то и можно. Не на балконѣ, понятно, а такъ, за шторкою.
– Съ какой это стати я буду для васъ за шторкою сидѣть? И въ чемъ же прикажете мнѣ принимать, если кто придетъ? Въ сорочкѣ, что ли?
– Кто васъ знаетъ, въ чемъ вы кого принимаете? Вонъ какъ-то племянничекъ Пьеръ про родинку заговорилъ. Откуда бы ему знать, гдѣ у васъ родинки?
По лицу Натальи Андреевны пробѣжала странная полуулыбка.
– Онъ про какую-же говорилъ? – спросила она, оторопѣвъ. Иванъ Филофеевичъ посмотрѣлъ ей въ глаза, и вдругъ выпалилъ:
– Тьфу, стыда у васъ совсѣмъ нѣтъ! И бросивъ салфетку, онъ всталъ и ушелъ въ кабинетъ, гдѣ имѣлъ привычку поспать часика два послѣ обѣда.
Иванъ Филофеевичъ быль человѣкъ смирившійся. Онъ очень хорошо понималъ, что не можетъ представлять для молодой женщины романическаго интереса. Цѣну онъ себѣ зналъ, и даже преувеличивалъ свою оцѣнку въ отношеніи ума и дѣловитости, но о женщинахъ былъ мнѣнія нѣсколько презрительнаго и полагалъ, что къ истиннымъ достоинствамъ онѣ равнодушны, а увлекаются больше мишурой и вертопрашествомъ. Поэтому онъ въ душѣ былъ убѣжденъ, что жена не обходится безъ романовъ. Онъ, даже стоя съ ней подъ вѣнцомъ, думалъ: «ну, первый годъ не надуетъ, а на второй непременно надуетъ». И къ этой мысли онъ относился философски. Но онъ безусловно требовалъ, чтобы жена умѣла не возбуждать въ немъ опредѣленныхъ подозрѣній, и обнаруживала бы покорность и уваженіе. А Наталья Андреевна этого не обнаруживала, и держала себя такъ, какъ будто ей рѣшительно все равно было, что онъ думаетъ о ея вѣрности. Это несказанно раздражало и уязвляло Ивана Филофеевича.
А еще его уязвляло, что она, повидимому, всему на свѣтѣ предпочитала студентовъ. Этого Иванъ Филофеевичъ никакъ перенести не могъ. Узнай онъ какъ-нибудь, что у жены романъ съ кавалерійскимъ офицеромъ, или съ камеръ-юнкеромъ, или, напримѣръ, съ директоромъ департамента – это еще куда ни шло. Но студентовъ онъ не могъ терпѣть. Романъ со студентомъ – это была бы такая кровная обида, которая превратила бы добродушнаго надворнаго совѣтника Пыщикова въ кровожадное животное.
Кабинетикъ Ивана Филофеевича выходилъ единственнымъ окномъ въ садикъ, гдѣ теперь цвѣли два большіе жасминные куста. Они маскировали съ двухъ сторонъ маленькую, сквозную бесѣдку, помѣщавшуюся у стѣны дома, подъ самымъ окномъ. Ивану Филофеевичу было очень пріятно, что изъ садика къ нему въ комнату доносился запахъ жасмина. Онъ растянулся на диванѣ и точасъ заснулъ.
Но не прошло и получаса, какъ какой-то тягостный кошмаръ прервалъ его сонъ. Ему пригрезились отвратительныя вещи: студенть въ бѣлой фуражкѣ нагло обнималъ его жену, а жена съ такою же наглостью отвѣчала на его ласки; потомъ вмѣсто студента появлялся племянникъ Пьеръ, и какимъ-то образомъ тоже оказывался студентомъ; и все это происходило тутъ, въ этомъ дачномъ кабинетѣ, а онъ на все это смотрѣлъ изъ департамента и хотѣлъ соскочить со стула, но начальникъ отдѣленія приковывалъ его къ мѣсту замораживающимъ взглядомъ.